Я переоделась в пижаму и решила, что соберу сумку завтра. Потому что машина до аэропорта будет только в два часа.

Но тут позвонил режиссер. Он звонил уже из аэропорта, потому что улетал раньше – ему надо было по-быстрому отсмотреть перед съемками площадки. У него был билет до Лондона, потом до Эдинбурга. И обратный?– через две недели.

Режиссер спросил, есть ли у меня сценарии всех фильмов. Я сказала, что у меня есть подробные сценарные планы. Там, на месте, я пропишу тексты ведущей.

Режиссер вздохнул и сказал, что у нас не будет принтера. Поэтому лучше все-таки написать сценарии, чтобы ведущая выучила все в самолете. Режиссер опасался, что ведущая что-нибудь ляпнет про кипенную белизну.

Я прокляла все. И села.

К восьми утра у меня были готовы сценарии с такими прочувствованными текстами про тамплиеров, чокнутых аристократов и провинциальных привидений, что мне срочно захотелось зачитать все это режиссеру. Но режиссер как раз подлетал к Лондону и был недоступен.

Лена позвонила и отчиталась, что все тамплиеры на месте – то есть в тайной часовне, что герцогиня доставлена в замок и осваивается с привидениями, что манчестерцы развлекают ее фотографиями подложных призраков. Короче – все есть.

Да. Конечно.

Я нашла пятьсот долларов заначки и отправила детей покупать матрешек, водку и кавьяр. Ведь надо же было отплатить добром. И еще я хотела привезти Лене в подарок русских сигарет «Вог» с ментолом. Остатки денег дети положили мне на телефон. Потому что они сильно соскучились. Потому что мне некогда было с ними разговаривать последние три недели.

Я внесла изменения в завещание. Я туда вписала, где, в случае чего, перехватить денег.

До двух часов я даже успела умыться и одеться. И?запихала подарки пьющему актеру.

Но в два часа никто не приехал.

Я представила, какая сейчас свистопляска в Останкино, и решила не путаться у них под ногами со своим телефонным беспокойством. Вместо этого я решила накрасить ногти. В три часа никто не приехал. Зато позвонили негодующие операторы из аэропорта. Они орали, что у них триста килограммов железа – всей этой байды, техники. И эту технику оштрафовали и куда-то увезли. Потому что администраторов нет. И потому что на технику нет документов.

Я им сказала, что у меня тоже нет документов, кроме паспорта с британской визой, но они все равно негодовали и орали на меня.

Тогда я все-таки позвонила в Останкино. Но меня сбросили. Раз пять. А к этому времени было уже четыре часа. И я понимала, что по пробкам мы уже не успеем до аэропорта. Мы успеем только до электрички, которая мчится прямиком к взлетно-посадочной полосе. И?я набрала режиссера монтажа. Потому что он тоже летел и должен был что-то знать.

Но режиссер монтажа говорил только матом. Я было решила, что он в одностороннем порядке прервал хлипкое перемирие. Но потом поняла, что это он – от растерянности. От растерянности забыл все другие слова. Потому что он с монтажкой сидел уже четыре часа в Останкино. А мимо него все бегали со страшными лицами и ничего не говорили. Он перезвонил через сорок минут и сказал, что прочел по губам бегающих, что у них вроде бы какие-то проблемы с кэшем.

«Ясно», – сказала я.

На регистрацию мы уже не успевали.

Я надела ролики, вставила в уши наушники и поехала кататься. В парке я встретила мальчика с няней. Он интересовался судьбой своего рисунка. Я присела рядом с мальчиком и сказала, что сегодня у меня никак не получится передать его рисунок. Потому что я не успела на регистрацию. Вот такая я растяпа. Но есть еще ночной самолет. И я непременно отдам его рисунок волшебнику завтра. Завтра к вечеру.

А когда я села на лавку в дальнем углу сада (мне было почему-то стыдно сидеть на виду у людей), мне позвонила Лена.

И голос у нее был какой-то серый. Будто этот голос сожгли вместе с магистром ордена тамплиеров на острове Сите.

– Аглая, – сказала Лена. – Вы меня убили.

Я промямлила, что это ужасно, что нам придется снимать прямо с колес.

– Аглая. Ты ничего не поняла. Мне сейчас позвонили. Позвонили из Останкино. Они сказали отменять съемки. Понимаешь? Не переносить – отменять.

Я сказала, что этого не может быть. Что если грандиозный канал потратил хоть цент на запуск, он из кожи вылезет, а все отобьет. Кроме того (вдруг спасительно вспомнила я), у нас уже вылетел режиссер! У нас режиссер в Лондоне! И он будет ждать нас в Эдинбурге. Потому что ему некуда деваться. Потому что у него обратный билет через две недели.

– Бедный мальчик, – вздохнула Лена и повесила трубку.

Бедный мальчик позвонил через пятнадцать минут. Он сказал, что он – в полнейшем ахуе. Что он сидит в Хитроу. Что у него нет английского. И не очень много денег. Потому что он взял деньги только на гостинцы, а командировочные ему обещали подвезти. И теперь он не знает, что ему делать. А у него через полчаса рейс в Эдинбург. Но он при таком раскладе боится забираться в глубь острова. Потому что (при его знании английского) его оттуда будет проблематично извлечь. И – главное – он не протянет две недели! Ни в глубине острова, ни даже в цивилизованном Хитроу!

У него не хватит денег, чтобы перебронировать обратный билет на сегодня. А ему из Москвы говорят какую-то чушь! И обещают забрать через два дня!

Это были выходные. Режиссеру светил уик-энд за границей. Не каждый себе это может позволить.

Я перезвонила Лене и сказала – может, она заберет мальчика из аэропорта?

Лена вздохнула.

А потом поинтересовалась, что ей говорить всем этим людям? Которые еще вчера считали ее приличным человеком?

Это был вопрос.

Что говорить великому магистру и неофитам, сидевших ради нас в ебенях? Что сказать герцогу? И его матушке? Которые ломанулись в еще большие ебеня и теперь играют там в покер с манчестерскими охотниками за привидениями?

Что сказать Стюарту, физику, которые, вооружившись аутентичными инструментами, сидят в специально арендованной для них часовне? Под ропот туристов со всего мира, оттесненных по нашей прихоти от дверей прославленного места отправления религиозного культа?

И что сказать, в конце концов, помещикам, когда они придут в себя средь шумного бала?!

Я сказала, что мы что-нибудь придумаем. Мы пошлем им официальное объяснение самого грандиозного канала. Это все-таки главный канал, а не собачка накакала.

Но канал не подавал никаких признаков жизни.

Мои звонки сбрасывали. А потом все телефоны оказались вне зоны доступа.

Я добралась до дома и вступила в переписку.

Это был самый кошмарный уик-энд в моей жизни. Потому что обиженный герцог сообщил, что вообще-то он в контрах с матушкой и был готов терпеть ее только из-за наших съемок. И теперь эту матушку забрал к себе брат герцога, Дэвид. Потому что он известный филантроп. И матушка теперь пьет кровь из филантропа, а герцогу от этого не легче. Потому что ему теперь даже словом не с кем перекинуться в этом богом забытом месте.

Также со мной вели активную переписку тамплиеры Шотландии. И переписка эта была не самой приятной. Я даже в какой-то момент почувствовала себя героиней романа «Маятник Фуко», на которую охотятся все тамплиеры мира.

Но главное, мне было совершенно нечего ответить этим людям. Потому что я ничего не знала. Потому что мне никто ничего не сообщил. В какой-то момент я даже подумала, что все подумали, будто я благополучно улетела в Шотландию и снимаю там своих безумцев. Без камер и кассет. Арестованных на таможне.

Единственное, что я смогла слепить, – это какое-то жалобное блеянье от лица творческой группы. Лица, которое я так неосторожно продемонстрировала всем персонажам и теперь мне его там будет стыдно показать. Если меня, вопреки ожиданиям, не объявят персоной нон грата.

Я написала, что мы все шокированы (это была сущая правда), мы ничего не знаем (и это тоже), что руководство канала непременно даст свои объяснения (вот в этом я уверена не была) и конечно же извинится (а этого точно не будет). И еще я нижайше просила винить во всем меня. Пока вину не возьмет канал. А вот Лену Дорден-Смит ни в чем не винить. Потому что она не хотела с нами связываться. И правильно.