И тем не менее — он не нашел безопасного пути через равнину, во всяком случае днем: только ночью можно было рискнуть и поехать на восток вдоль ручья, хотя и тогда за ними останется след, по которому на следующий день любой ребенок сможет их найти.

И это совсем не хорошо. Если они так и поступят, то, делать нечего, опять придется ехать как можно быстрее, и чего они добились?

Чума побери ее нетерпение и ее спешку. Его подбородок лежал на руке, солнце нагревало спину через броню, а он снова и снова искал способ так рассказать ей о местности, чтобы она поняла, что нужно подождать еще по меньшей мере день и только потом идти, но не прямиком на север, куда она стремилась, а сначала на восток.

Хотя она и рассердится, когда он заговорит о ее безопасности, ему все равно — за исключением того, что его госпожа, преследуя свою цель, скорее всего отправится туда, куда захочет, заставив его следовать за ней; а значит придумывать любые соображения — как разумные, так и безумные — напрасная трата сил, и на самом деле у него нет никакой возможности остановить ее, а если он попытается остановить ее силой, то это будет означать не только нарушение всех клятв — от клятвы илина до клятвы юиона, но и разрыв тех глубоких связей, которые существуют сейчас между ними, и все равно не спасет их жизней, пока она считает, что права.

И пускай Небеса помогут им обоим, потому что она чаще всего права, даже когда явно не в себе, или, по меньшей мере, исправляет свои ошибки лучше всех, кого он знал; и он по-прежнему не уверен, прав ли он был, когда убедил ее действовать вопреки инстинктам. Сомнение грызло внутренности, постоянно мучало все то время, когда он ехал один, без нее, хотя он и утешал себя тем, что она находится в хорошо укрытом месте, где, скорее всего, не привлечет к себе внимания, и легко сможет защищаться, если кто-нибудь все-таки наткнется на нее.

Вот так между ними все и происходит, подумал он; вся эта неразбериха заставляет его беспричинно тревожится. Со всеми своими клятвами они согрешили перед Небесами, и нет священника, и он безусловно нарушил десять тысяч маловажных законов — потому что надо быть сумасшедшим, чтобы соблюдать их, когда на нем и так слишком много кровавых грехов.

Он всегда глупел, когда думал о ней, и поэтому сделал то, что клялся никогда не делать: разрешил себе подумать о том, что могло бы произойти между ними при свете дня, и как он мог бы использовать то взаимопонимание, которое установились между ними — и как он делает одну вещь за другой, которые поклялся не делать с ней. И как она сделает так, что тяжесть решения ляжет на его плечи, хотя из них двоих он не был самым умным…

Если бы он был в земле Маай, подумал он, в те времена, когда его кузены охотились на него, он мог бы спуститься к подножию холма, где оставил Эрхин, и пролежать там целый день. Он заметил бы все, что двигалось, полет любого сокола, шевеление любого листа. И вернулся бы только ночью. Но сзади осталась озабоченная Моргейн; и он не думал, что убедил ее ждать весь день — откровенно говоря он бы и сам не выдержал, если бы она пошла на разведку; в лучшем случае она могла оставаться спокойной до полудня, а потом наверняка вообразит, что столкнулся с какой-нибудь опасностью.

Врагам придется потратить уйму времени, чтобы обыскать все ручейки в округе.

Но долгие усилия приносят плоды, если они, конечно, достаточно долгие.

Обдумав все это один раз, а потом еще трижды, он понял, больше не в состоянии лежать и вообще находится далеко от нее. Он осторожно спустился вниз по склону холма и взял поводья Эрхин, которая все время оставалась на маленькой поляне, со всех сторон окруженной кустами, и повел ее по руслу сухого ручья, по которому поднимался на холм.

Русло сливалось с другим, еще более узким, тоже прорезанным водой, по которому он и приехал сюда из лесистых холмов.

Здесь он сел на лошадь и не торопясь поехал обратно тем же путем, которым приехал сюда, дальше и дальше в холмы, пока не доехал до того места, где сухое русло соединялось с ручейком.

Какое-то время он ехал по самому ручейку, вода которого едва покрывала копыта Эрхин, но смывала следы.

Действительно смывала, что не помешало ему почти мгновенно увидеть признаки того, что здесь проехал всадник.

Кое-где тростник наклонился и вымок, как будто на него наступило копыто лошади. Он стал мучительно вспоминать, не оступилась ли где-нибудь Эрхин, когда утром он проезжал здесь.

Нет, подумал он, и кровь начала холодеть в жилах. Нет. Не оступилась. И в любом случае не здесь. Они ехали совершенно прямо, не оставляя следов. Он отлично помнил эти тростники. И помнил место, где вышел на берег — маленький плоский камень, скатившийся с холма.

Он проследил след до того, как он вышел из камышей — одинокий всадник.

Неужели Моргейн? Она никогда не нарушила бы свое слово без причины. Он безоговорочно верил в это. Она никогда не поехала вслед за ним, если бы не случилось что-то очень плохое.

Были и другие следы, вниз по течению, где ручеек мгновенно и предательски становился глубже и всадник должен был держаться ближе к берегу. Он сам так делал, и всадник, тоже, и оставил на берегу след подковы, совсем другой, чем у Сиптаха и направленный в другом направлении.

Вот теперь он испугался по настоящему. И внимательно осмотрел все холмы кругом.

Если бы он опять оказался в земле Маай в то время, когда родственники искали его, чтобы насадить голову на копье, он сделал бы то, что предлагал Моргейн: зарылся бы где-нибудь в землю и лежал до тех пор, пока охотники не прошли бы мимо. Неделю, две, больше, не имеет значения.

Но тогда у него не было женщины, которая ждала его прямо там, куда ехал всадник, и лагерь был разбит прямо на берегу ручья, как на берегу дороги, и охотники там, а не здесь. Конечно она не будет сидеть сложа руки: они договорились, что она заберется на вершину холма и будет смотреть оттуда. Но Сиптах совсем другое дело — лошадь труднее спрятать, и следы на земле остаются, чтобы с ними не делать. Если кто-то проедет мимо, глядя на берег искушенным взглядом, то, конечно, заметит хоть что-нибудь, и никогда нельзя быть уверенным, что все в отряде Гаулта дураки, хотя один из них и оказался настолько беспечным, что оставил видимый след.

Вейни заставил Эрхин скакать быстрее. По дороге он не забывал оглядываться кругом, в поисках следов, но нашел их только однажды, на перемычке между двух холмов, когда, судя по траве, всадник присоединился к достаточно большому отряду.

Дальше следы шли вдоль ручью, берег был хорошо утоптан, в грязи отчетливо были видны следы подковы более чем двадцати лошадей.

Он поскакал дальше, со страхом вспоминая каждый камень и каждую примету разбитого ими лагеря. Внезапно ему пришло в голову, что это даже хорошо, что их много — такая большая группа не может ехать тихо. Небеса знают, что они не слишком хорошо чувствуют себя в лесу, иначе не держались бы вместе, и Моргейн с ее оружием может легко справиться со всеми ними, особенно действуя из засады. Она должна опасаться только одного: не попадет ли в опасность ее единственный спутник.

Только — он вспомнил о маленьком ящичке, который носил около сердца и с обычным холодом подумал о мече-воротах — если это люди Гаулта. Это мог быть и кто-нибудь другой, например из Манта.

Даже если и нет, она должна десять раз подумать, прежде чем использовать свое главное оружие, из страха, что таким образом она предупредит Мант, который может послать на юг целую армию, чтобы найти их—

Или через ворота Теджоса, и тогда на них нападут с двух сторон.

И только Небеса знают, сколько их всего.

И если один из них действительно тот, кого они так опасались, он сможет овладеть силой ворот, скрытой в Подменыше, и исказить ее так, что Подменыш станет непредсказуемым и опасным для всех, кто окажется поблизости, и для того, кто его держит: Вейни вспомнил одного из эрхендимов, стража ворот, храбро сражавшегося в той войне — и погибшего — и это зрелище часто навещало его, особенно тогда, когда меч был в его руках.