Путь их по бесконечному лабиринту коридоров и переходов, чередовавшихся с залами и лестничными маршами, был долог. Им встретилось множество помещений: различных кладовых и складов, забитых припасами до потолков, молелен со статуями звероподобных богов, давно исчезнувших из памяти людей, крохотных жреческих келий, где широкоплечий Конан с трудом мог повернуться.

Ненадолго они задержались в оружейной, рассматривая диковинное искусно сделанное оружие неведомых мастеров. Мейн прихватила огромный боевой лук.

— Умеешь стрелять? — с сомнением спросил киммериец.

— Я выросла на ферме в приграничье… Немного великоват, но думаю, справлюсь, — гордо вскинув голову, ответила девушка.

— Поглядим, — проворчал киммериец и больше вопросов не задавал.

Последний факел давно догорел, и, если бы не звериное чутье северянина, бродить бы им по подземелью до конца своих дней. Но ветерок удачи привел их к незапертой железной дверце, из-за которой слышалось нестройное пение и тянуло отвратительным запахом пригоревшего жира.

Беглецы осторожно заглянули внутрь. В небольшом зале висел тяжелый смрад от тысячи сальных горелок, сквозь копоть с трудом угадывалась противоположная стена с множеством таких же дверей. В дальнем конце располагался невысокий помост с пятью каменными монолитами, по форме и высоте напоминающими усыпальницы древних царей. Но, приглядевшись, киммериец понял, что ошибся.

На каменных глыбах распростерлись человеческие тела. Люди были отмыты и раздеты, так что Конан не сразу узнал в них недавних товарищей по заключению, уведенных жрецами. Никто не был связан или прикован цепями, люди лежали свободно, расслабившись, будто просто отдыхали. Двое еще живых и трое мертвецов ничем не отличались друг от друга, не считая аккуратных шрамов на горле убитых и алых пятен крови, залившей алтари и тонкими струйками стекающей по желобкам.

Зал был битком набит пиктскими жрецами, но Конан с бешеной ненавистью смотрел лишь на одного, что, скрестив на груди обнаженные руки, стоял позади алтаря и, казалось, не принимал никакого участия в кровавом обряде. Но именно он являлся вожаком всей своры. Да, он был киммерийцем — широкоплечим, мускулистым, на две ладони выше самого Конана.

Обнаженный до пояса, лишь в невесомом коротком плаще-накидке, он казался живым воплощением бога, с рельефным торсом, будто вырубленным из цельного куска мрамора. Неподвижно застывший взгляд глубоких, неопределенного цвета глаз, устремленный поверх голов пиктов, казалось, пронзал немыслимые дали. Голову его венчал обруч с невероятных размеров рубином, пульсирующим на лбу великана, словно живое человеческое сердце.

Конан облизнул пересохшие вдруг губы.

— Сейчас я войду туда, — бросил он, не оборачиваясь.

— Я с тобой! — поспешно откликнулась Мейн.

— Хорошо, но держись позади. Стреляй в любого, только оставь мне вон того, высокого.

Пинком Конан распахнул настежь дверь и ворвался в жертвенный зал. Рукоятью меча свалил ближайшего жреца и остановился над поверженным телом — грозный и страшный, будто сам бог войны. Пение оборвалось на полуслове, глаза присутствующих с удивлением и ужасом воззрились на пришельца.

— Повелитель! Это одна из девушек, что предназначены в жертву Стражу! — заголосил какой-то жрец.

И тот, кто его убил, — растягивая слова, процедил великан, без злобы, с нескрываемым любопытством разглядывая киммерийца. — Легко догадаться, что это должен быть непростой человек.

— Предатель! Сейчас и ты умрешь! — бросил Конан ему в лицо, занося клинок для удара.

На лице великана мелькнула тень досады.

— Задержите его! Нам нужно закончить…

В руках верховного жреца сверкнуло лезвие кривого кинжала, и тело очередной жертвы забилось в предсмертных судорогах. С яростным криком Конан ринулся в самую гущу врагов, хмелея в предвкушении битвы.

Рассерженным шершнем прогудела пущенная Мейн стрела. Перекошенные злобой лица жрецов кружились перед глазами киммерийца, разящего налево и направо, едва успевая выхватывать из завывающей толпы пиктов испуганные и ненавидящие взгляды, чтобы тут же гасить в них блеск жизни.

— Остановитесь! — прогремел на весь зал повелительный голос верховного жреца. — Оставьте нас, все прочь отсюда!

Дважды пиктам повторять не пришлось, и уже через миг Конан остался лицом к лицу с великаном посреди груды изрубленных и пронзенных стрелами тел.

— Довольно, Конан из Киммерии! Видишь, мне известно твое имя. Мне многое известно… Вот эта дверь ведет в тайный ход. Ты можешь сейчас же уйти, и никто не посмеет тебя остановить, — миролюбиво обратился в нему великан.

— Без твоей жизни я отсюда не уйду, — прохрипел в ответ Конан. — Бесчестный, гнусный предатель! Как мог ты, киммериец, связаться с грязными пиктами?!

— Для меня они лишь инструмент и ничем не отличаются от тебя, Конан. Попытайся понять меня. Я мог бы взять нужное мне силой, прибегнув к колдовству, но предпочел мирный путь…

— Вступив в сговор с извечным врагом своего народа?!

— Я, как и ты, давно покинул родину. Для меня между ними и прочими людьми нет разницы. С их помощью я нашел этот храм, очистил его от скверны…

— Чем ты за это заплатил?!

— Я дал им знание и силу, чтобы бороться с врагами.

Конан недобро рассмеялся ему в лицо:

— Не говори, что не знал, кого пикты считают своими врагами. Теперь прольется море крови и оборвутся тысячи жизней.

— Какое мне до этого дело? У меня своя цель. Я шел к ней всю жизнь, нашел Талисман Света, отыскал этот город и обрел истинного учителя. Нам больше нечего делать в этом мире, и скоро мы уйдем за грань времен.

— Я постараюсь, чтобы ты остался здесь навеки.

— У каждого человека свой путь — у меня, у тебя, у пиктов… Ты выбрал дорогу воина и скоро достигнешь высот. Знай же, Конан, ты завоюешь себе трон и станешь королем… Я же избрал тропу знаний и сейчас стою на пороге своего величайшего триумфа. Наши пути разные, но в чем-то они все-таки схожи…

— Твои знания — зло!

— Стоит ли называть злом то, чего ты не в силах понять?

— Путь колдуна — путь без чести! Чародей беззлобно ухмыльнулся:

— Ты говоришь как простой вояка. Взгляни на свой меч, он весь в чужой крови…

Меч в руках воина всегда останется; только мечом. Зато я видел, как ваши черные знания в мгновение ока уничтожали целые армии и обращали в рабство народы.

— А разве с помощью клинков пролито меньше крови? Я, как и ты, презираю тех магов, кто свернул с пути постижения истины, поставив во главу угла свои честолюбивые цели.

А эти несчастные, которым ты выпустил кровь, словно это не люди, а свиньи, лишив их воли и права умереть достойно?!

Они все равно умерли бы у пыточных столбов под улюлюканье толпы, в страшных корчах и муках. Я же освободил их от пыток… Послушай, Конан, уж если мы не можем стать друзьями, то давай хотя бы расстанемся мирно.

Я поклялся именем своего бога перед памятью погибших друзей, и будь я проклят, если дам тебе ускользнуть, не отомстив за их кровь. Выходи и дерись, как мужчина!

— Что ж. — Колдун с сожалением вздохнул. За время разговора он ни разу не повысил, голос и оставался спокоен. — Я мог бы испепелить тебя на месте, земляк. Но, уважая твое мужество, готов принять глупый вызов.

— Тогда защищайся! — взревел Конан, набрасываясь на ненавистного врага.

Хищное жало его клинка уже почти коснулось горла колдуна, когда, невесть откуда, в руках мага возник длинный посох с замысловатым медным набалдашником. Словно шутя, чародей парировал удар, а другим концом палки пребольно прошелся по ребрам Конана и сам перешел в нападение, орудуя посохом с поразительной ловкостью. С трудом отбиваясь, потрясенный Конан только и мог, что отступать, не находя в защите колдуна ни малейшей лазейки. Вскоре он пропустил еще несколько крепких ударов, но лишь скрипел зубами от боли и злости, терпеливо ожидая ошибки противника.

И она не заставила себя долго ждать. Чрезмерно увлекшись атакой, колдун неосторожно открылся и тут же получил удар в голову. Непостижимым образом он уклонился, клинок всего лишь скользнул по лицу, оставив царапину от уха до подбородка. И если бы не золотой обруч, слетевший с головы и нечеловеческая реакция мага, не миновать ему смерти.