Наконец он загнал своего соперника в опасную близость фургона и его клыкастых, когтистых сторожей. Когда крестьянин понял это и испуганно оглянулся, высматривая, не готовятся ли свирепые звери его растерзать, — Конан воспользовался преимуществом и рванулся вперед.

Схватив парня за загривок, он поддел одну его ногу и с силой потянул, используя его же стремление отдалиться от опасных животных. Работник свалился наземь с замечательным ударом, но существенных повреждений не получил. Он немедленно вскочил и поспешил прочь, прихрамывая и самым целомудренным образом держа рот на замке.

— Итак, последняя пара смельчаков потерпела сокрушительное поражение! — торжественно провозгласил Ладдхью. Пара действительно оказалась последней: желающих подраться больше не находилось, за исключением самого первого парня, поваленного Конаном на колено, но ему никак не удавалось подыскать себе сотоварища. — Таким образом, Конан Могучий, наш северный варвар, в который раз подтвердил свою непобедимость… А теперь, любезнейшие, перед вами предстанет еще одно чудо, явившееся с далеких берегов Западного Океана. Несравненная Сатильда по прозвищу Летучая Женщина!.. Сатильда и ее Императорские Акробаты! Сейчас они бросят вызов смерти в воздухе прямо над вашими головами!

Он еще говорил, а девушка, затянутая в облегающие шелка, уже скользила вверх по веревке, свисавшей из паутины стояков и растяжек.

За Сатильдой последовали двое юношей в коротких узких штанах и кожаных безрукавках. Конан протолкался сквозь толпу, взялся снизу за конец веревки, по которой взбиралась акробатка, и натянул ее, чтобы легче было лезть.

Когда начали раскачиваться трапеции, толпа раздалась в стороны, освобождая середину: мало ли, еще свалится кто-нибудь из выступающих, так хоть не на голову. Отчаянные циркачи работали без лонжей и страховочных сеток. Впрочем, они натянули свои снасти не слишком высоко, только-только чтобы снизу было не дотянуться.

Сатильда невесомо взлетала и кувыркалась в воздухе; все происходило настолько близко от зрителей, что было отчетливо слышно, как хлопала ее ладонь по деревянным перекладинам и напряженным рукам ловивших ее партнеров.

Легкое тело грациозно пролетало туда и сюда, оставляя в воздухе слабый запах пота. Работала в основном Сатильда, ее напарники больше довольствовались вспомогательными ролями. Они раскачивали трапеции и в нужный момент подталкивали гимнастку, помогая взять разгон для головоломного прыжка. Самое большее, кто-нибудь из парней вылетал на трапеции навстречу, чтобы подхватить Сатильду и поставить ее на платформу. Потом она перебралась на тугой канат, натянутый посередине; грациозно взбежав на него, она принялась ходить колесом и вертеться в разные стороны. Дважды она оступалась — а может, только притворялась, нагоняя страху на зрителей, — но оба раза цеплялась руками и, совершив сальто, вновь вскакивала на канат.

Толпа смотрела снизу вверх, замерев в благоговейном оцепенении, — так заворожило всех потрясающее искусство девушки и ее гибкая красота, выгодно подчеркнутая облегающим зеленым костюмом. Тишину нарушало только попискивание флейты Бардольфа, да временами — барабанная дробь, знаменовавшая уже совершенно смертельные номера. Под конец Сатильда возвратилась на трапецию, и Ладдхью объявил, что сейчас публика узрит нечто особенное: умопомрачительный прыжок в воздухе с поворотом. Трапеции пришли в движение. Сатильда совершила несколько подготовительных прыжков, чтобы как следует раскачаться и полностью согласовать свои движения с движениями партнеров. Потом, отцепившись от перекладины, взмыла высоко вверх, изворачиваясь в полете, словно невероятная зеленая рыба, метнувшаяся за стрекозой. Она завершила последний кувырок как раз вовремя, чтобы выпрямиться и вцепиться в протянутые руки взвившегося навстречу помощника. Но слишком велика оказалась скорость, а может, подвел пот, выступивший у обоих на ладонях. Когда трапеция понеслась обратно к платформе, руки Сатильды соскользнули, и бесстрашная акробатка понеслась вниз головой прямо в землю…

… И угодила в распростертые объятия Конана, который, явно предвидя нечто подобное, незаметно передвинулся, куда надо. Великан киммериец подхватил и удержал девушку. Только ее ноги в шелковых тапочках слегка коснулись земли.

Что тут началось!.. Какие приветствия, какие громовые рукоплескания!.. Толпа ринулась вперед, намереваясь качать и акробатку, и варвара, — но не особенно в том преуспела, ибо Конан сразу поставил Сатильду на сцену-платформу, и она, сияя, принялась раскланиваться во все стороны.

Ладдхью объявил о завершении выступления Летучей Женщины и предложил вниманию зрителей следующий номер: рукотворный иллюзион, провидение будущего и вызывание усопших, совершаемые знаменитым магом Бардольфом и ясновидящей Иокастой.

— Прекрасное выступление и, как всегда, безупречное, — сказал Сатильде цирковой мастер по ту сторону занавеса, когда «маг и провидица» уже вовсю морочили голову зрителям. — Особенно это, якобы падение, в самом конце. Здешние олухи вопили так, что я не я буду, если нынче вечером цирк не затрещит по всем швам! Ничем другим их не привлечешь, а на это летят, как мухи на мед!

— И Конан, умница, стоял как раз там, где надо, — ласково сказала гимнастка, целуя «спасителя» в загорелую щеку.

— Действительно, молодец, — похвалил Ладдхью, одобрительно кивая киммерийцу. — Всего три выступления, а ты уже вполне достойно замещаешь Роганта…

— Ты имеешь в виду — временно, пока он не поправится, — проворчал Конан.

И покосился на прежнего силача — тот возлежал на куче брезента, безутешно прикладываясь к глиняной бутылочке. Конан так и не понял, слышал ли Рогант неосторожное замечание циркового мастера, но, жалея увечного, понадеялся, что навряд ли. А вскоре после этого Ладдхью отозвали прочь — переговорить с каким-то посетителем, невысоким малым в шелковой феске и дорогом, подбитом мехом плаще. Его наряд дополняли новомодные рейтузы и туфли с кисточками на носках.

— Вообще-то, — сказал Конан Сатильде, — я не из тех, кому нравится вышагивать и кривляться перед зеваками. А также охмурять толпу доверчивых крестьян всякими трюками… и выслушивать, когда они надо мной насмехаются. Но мне по душе путешествовать вместе с тобой, и поэтому я буду и дальше это делать и еще всякое разное, что только потребуется.

— За что ты ни возьмешься, все у тебя получается просто отлично, — промурлыкала акробатка. — Ты гораздо лучше всех, кто был до тебя… — И, привстав на цыпочки, девушка чмокнула его в шею. — Что же касается представлений… Это тоже искусство, и, каким бы чужим и странным оно тебе ни казалось, отчего не развлечься, а то и не научиться чему-нибудь? Тем более никто тебя не гонит… И долго еще не погонит, — добавила она, покосившись через его плечо на Роганта.

Когда завершилось выступление магов и зрителей стали выдворять из цирка наружу, труппа уселась отдыхать на передвижной сцене. Подсобные работники весь день трудились в палатках и у лотков вдоль дороги, добывая деньги азартными играми. На рыночной площади им показываться было небезопасно, и они пользовались случаем пообедать в тишине и покое.

Цирковой люд поедал хлеб, сыр, фрукты и колбасу, запивая все это слабеньким, жидким местным вином, и рассуждал за едой о насущных делах.

— Что до меня, я не отказался бы как следует продвинуться в магии, — говорил Бардольф. — Почему, спрашивается, взамен нынешнего шарлатанства не обучиться истинному волшебству? Я слышал, в больших городах можно отыскать магов, которые владеют всякими разными заклинаниями и превращениями! Они заставляют предметы летать, предсказывают будущее и еще много чего умеют! Вот только перед публикой они свои штучки не очень показывают. Никто и никогда! Ну почему, скажите мне, как ни встретишь «странствующего мага» — так это обязательно простой факир, ловкость рук и почти ничего настоящего?..

Конан, потихоньку занимавшийся своей работой, поднял глаза:

— Насколько я могу судить из своего опыта, те, кто действительно владеет искусствами, и впрямь не особенно рвутся красоваться и выступать. За свое знание они платят слишком тяжкую цену. Когда же знание достигнуто, кое-кто использует его для достижения земной власти, но делает это тайно. А другие и вовсе стремятся к мистическим целям, которые нам, простым смертным, хоть умри, не понять!