Бледные, удивительно выразительные руки Манетоса сдвинулись ниже, к торсу Роганта.

— Ксотар научился достигать нечеловеческого сосредоточения силы, и это позволяет ему выжимать воздух из легких своей жертвы. Вероятно, он еще помогает себе внешне безобидным тычком в солнечное сплетение — вот сюда… — Два пальца уперлись в твердую плоть мертвеца. — Сбив жертве дыхание, потом он только удерживает давление, не позволяя умирающему вдохнуть. В легких не остается воздуха, который можно было бы еще некоторое время использовать, нет и возможности вздохнуть, а потому не происходит отчаянной борьбы, как при удушении. Гибнущий не успевает даже как следует испугаться. Его жизнь попросту прекращается, и все. Это богоугодный способ убийства, освященный законом Храма и принятый в качестве торжественного жертвоприношения Сету Всемогущему… — И Манетос аккуратно сложил руки. — Вот за этот, только ему присущий прием Ксотар и получил свое прозвище.

Конан, сидевший на корточках подле жреца, вновь содрогнулся.

— То, что ты только что обрисовал, Манетос, столь же безбожно и отвратительно, как и то, что вы вытворяете в этом подвале! Лучше уж принимать смерть так, как это пристало мужчине, через удары и пролитие крови, сколь бы старомодными они кое-кому ни казались! — Он выпрямился. — Так вот, если вы вправду хотите почтить бедные останки Роганта…

Алый жрец тоже поднялся на ноги:

— Я уже дал тебе обещание. Да и храмовый закон воспрещает нам делать что-либо, кроме самого простого бальзамирования, с благовониями и добрыми травами…

— В качестве лакомого кусочка для отца Сета, — угрюмо кивнул Конан. — Что ж… Верно, Рогант и сам не стал бы особенно возражать, разве что предпочел бы умереть попозже и не таким способом. Но коли вы поклялись обойтись с его телом по-людски… — Он оглядел комнату. — Ты, кажется, говорил, будто мне будет позволено выйти? Хватит уже с меня всяких пакостных подземелий… Кром! — вырвалось у него вдруг. — Эт-то еще что за херня?..

Уже некоторое время снаружи, сквозь каменные перекрытия, доносился приглушенный гул. Потом подземное помещение внезапно сотряс громовой удар, от которого поколебались самые камни под ногами и над головой, а с потолка посыпалась мелкая крошка.

— Зрители прыгают и топают на скамьях, — с безразличным видом пояснил Манетос. — Особенно неприятно, когда они орут и подскакивают в унисон…

Один из учеников приоткрыл тяжелую дверь и выглянул на арену.

— Святейший, — обратился он к Манетосу. — Там опять нужна наша помощь.

— Что ж, ступай и привези тело, — ответил жрец и перешел к другому каменному столу, пока еще не занятому.

В дверь ворвались лучи слепящего солнца, и Манетос, пользуясь светом, принялся сдвигать в сторону сосуды и инструменты, освобождая место для трупа.

— Если хочешь уйти, — через плечо сказал он Конану. — лучше воспользуйся внутренней дверью и, ступай через тоннели. Незачем, чтобы зрители обращали слишком много внимания на моего помощника, да и на тебя тоже.

Яркий свет снаружи слепил глаза, успевшие освоиться с полумраком, но Конан все-таки постоял в дверях, глядя, как двое обитателей подземелья волокут по песку в свое логово еще одно красивое сильное тело. Можно было отчетливо распознать имя победителя, постепенно затихавшее на устах распаленной толпы.

— Ба-фо-мет!.. Ба-фо-мет!..

Для юного гладиатора, бывшего уличного хулигана, это была уже третья победа в единоборстве. Киммерийцу хотелось посмотреть, кого он сразил на сей раз.

Вот тело с лязгом и царапаньем пересекло порог, покачиваясь на холщовых носилках… Заляпанные кровью доспехи придавали ему особенно тяжеловесный и бесформенный вид. Конан видел, как расстегнули подбородочный ремень и сняли с головы мертвого неуклюжий гладиаторский шлем. Обросшее щетиной, безжизненно-бледное лицо принадлежало давнему товарищу Конана по тренировкам в учебном зале и ночным кутежам в «Прогулочной барже». Это был Игнобольд.

Киммериец с горечью выругался.

— Святейший! — подал голос младший жрец. — Смотри, Учитель, он еще жив!

Он уже снял с тела располосованный нагрудник и указывал пальцем внутрь глубокой, сочащейся кровью раны. Там, возле основания шеи, почти незаметная среди кровавого месива, в самом деле, пульсировала жилка!

— Во имя Митры!.. — выдохнул Конан, разыскивая взглядом свой меч. — Посмейте только добить его, и я такое над вами учиню!..

— Хватит болтовни! Лучше подойди-ка сюда и помоги взгромоздить его на стол! — деловито распорядился Манетос.

Жрецы с готовностью окружили раненого, но Конану помощи не понадобилось. Нагнувшись, он подхватил на руки тяжелое тело и переправил его на стол. Когда доспехи лязгнули о камень, Игнобольд сдавленно застонал. Главный жрец досадливо отпихнул Конана и наклонился пониже, рассматривая повреждения.

— Вы двое, несите иглы и нитки! Да не забудьте свежие повязки для мумий — перевязать раны! — начал он распоряжаться. — Ты! Будешь держать ему голову. Ты, Зиво, бегом за миской чистой воды. А ты, гладиатор, как тебя там, придави нижний край раны, вот тут. Положи руки сюда и сюда… нет, не так, а вот так… теперь надави! Сильнее!.. Хорошо… а теперь не отпускай…

Конан, отнюдь не привыкший, чтобы им вот так распоряжались и чуть ли не кричали, тем не менее, повиновался беспрекословно. Между его пальцами сочилась кровь, приходилось стараться изо всех сил, чтобы ладони не соскользнули с похолодевшей, влажной кожи Игнобольда.

— Что толку заталкивать кровь обратно внутрь тела? — все-таки спросил он сквозь сжатые от усердия зубы. — Она и так почти вся уже вытекла на песок…

— Мы пытаемся удержать в теле то немногое, что в нем еще задержалось, — тоже сквозь зубы пояснил Манетос.

Дождавшись воды и тряпок, он трудился над раной, промывая и очищая. Время от времени он растягивал в стороны рваные края и заглядывал вовнутрь.

— Рана глубокая, — сказал он, наконец, — но все же можно постараться что-то сделать… Кость, правда, рассечена, но это не беда: срастется. Держи крепко, пока я буду лить… вот так… А теперь отпусти и дай мне взглянуть, что получилось. Хорошо… Теперь нажми здесь…

Кровотечение почти прекратилось: то ли благодаря прижатию, то ли оттого, что просто нечему стало вытекать. Конан молча смотрел, как Манетос отбросил кровавые тряпки, выбрал иголку и продел нитку в ушко. И принялся за ювелирную работу при неверном свете свечей…

— Что за странный ритуал вы совершаете? — исполнившись внезапного подозрения, осведомился Конан. — Шьете ему саваны, чтобы было в чем встретить Богов?..

Жрец ничего не ответил. Тонкая игла быстро замелькала между пальцами Конана, все еще прижимавшими тело: Манетос сшивал живую плоть, словно края продырявленной ткани. Игла входила и выходила, стягивая разноцветные слои разодранной раны. Наконец Манетос с величайшими предосторожностями затянул нить, так что образовался выпуклый шов. Конан следил за действиями жреца со смесью ужаса, изумления и любопытства. Проворная игла совершала стежок за стежком, и вот, наконец, Манетос окончательно свел края раны. Тут Конан почувствовал, как внезапно ослабели у него руки, могучего киммерийца затрясло, в глазах потемнело, он понял, что теряет сознание, и завалился на пол…

Рогант был всего лишь начинающим гладиатором, но народу на похороны собралось неожиданно много. Пришли не только собиратели сведений, завзятые болельщики и профессиональные плакальщицы — собралась в полном составе и вся труппа Ладдхью. Не явился один только Дат, да и тот в качестве извинения прислал большой венок из лилий и лавровых ветвей. Было в толпе и немало сторонников Игнобольда; они пришли отдать последний долг своему любимому гладиатору, будучи в полной уверенности, что он погиб. Каково же было их изумление, когда выяснилось, что кумир выздоравливал от ран в лечебнице при храме! Чего больше было в изумлении болельщиков, радости или разочарования, оставалось неясным. Тем не менее, они добросовестно торчали у стены до самого конца церемонии, хоть и справляли ее лишь по Роганту да по совсем уж мало кому известному Систу.