— Да ну тебя с твоими выдумками! — нарочито резко огрызнулся Коннахар, в глубине души опасаясь, что приятель прав от первого до последнего слова. — Такие деяния подходят для настоящих героев из легенд, а мы кто? Что мы можем сделать?

Ночь с 14 на 15 день месяца Саорх

— Довольно. Уберите жаровню. Я хочу поговорить с ним.

Подобострастно кланяясь на каждом шагу, заплечных дел мастера бросились выполнять приказание. Унося раскаленную докрасна жаровню с рдеющими на ней углями, один из палачей напоследок приложил обжигающий металл к обнаженному животу своей жертвы. Раздалось явственное шипение горящей плоти, но человек, подвешенный на пыточном станке, не издал ни звука — лишь выгнулся в короткой судороге боли, тряхнув свалявшейся гривой густых черных волос.

— Довольно, я сказал! Проваливай! — рявкнул гигант в белоснежной тунике, приподнимаясь с кресла. Ретивого палача как ветром сдуло. Сгрудившись на дальнем краю круглой площадки вокруг грубого стола с наводящими ужас и отвращение орудиями своего ремесла, мучители боязливо посматривали на того, в чьей руке была их жизнь и смерть — ибо, вздумай Исенна прогневаться на любого из них, полет вниз головой с башни станет для провинившегося самым легким наказанием. Когда-то Исенна нанял маленький двергский клан, презираемый даже соплеменниками за крайнюю жестокость по отношению к пленным чужакам, для выполнения скверной работы, за которую не брались настоящие воины. Он соблазнил их, как и прочих, самой сладкой для подгорного жителя приманкой — золотом. Теперь они жалели, что связались с безумным альбийским вождем, и разрывались между жадностью и страхом. Исенна платил более чем щедро — но при одном взгляде на изуродованное ожогом и яростью лицо альба самым алчным палачам хотелось оказаться как можно дальше от этой треклятой крепости с ее мрачными тайнами и ужасающим колдовством.

Аллерикс, похоже, не замечал их страха — как не замечал и всего остального, происходящего вокруг себя. Зловещие приметы близкой катастрофы не волновали его, повальное дезертирство собственного войска оставило безучастным. Он вообще потерял интерес ко всему, кроме своего противостояния с Темным Всадником.

Поначалу, в первые дни после того, как треножник из бревен появился на вершине Серебряного Пика, Исенна избегал пыток, стараясь разговорить пленника, вызвать его на беседу. Но человек, подвешенный на цепях, как туша в мясной лавке, не желал поддерживать разговор с клятвопреступником. Правда, он и не молчал. Бывший Хозяин Цитадели не опускался до грубых оскорблений или крика — на крик срывался Аллерикс, не выдерживая ядовитого потока насмешек, произносимых спокойным и ровным, даже немного скучающим голосом. Тогда Исенна распорядился кормить подвешенного на солнцепеке пленника солониной и не давать воды, — сам же при этом, удобно устроившись напротив, под полотняным навесом, потягивал охлажденное вино. Довольно быстро просто сидеть ему прискучило, и он приказал палачам пустить в ход батоги.

Смертного человека или сотворенного альба, даже самого выносливого, подобное обращение доконало бы через два дня на третий. Но Темный Всадник не был ни смертным, ни Сотворенным — он был Творцом, воплощенным богом в человеческом обличье, он умел справляться с болью измученной телесной оболочки. Исенна упрямо требовал одного — выдать Радужную Цепь. Ответы плененного, закованного в кандалы Хозяина Полуночной Цитадели были, напротив, очень разными. Эти ответы, едкие, как яд халарийской гидры, доводили Аллерикса до белого каления, и тогда бессловесные палачи наблюдали странную картину: грозный, почти всемогущий альбийский вождь в золоте и белоснежных шелках стискивает мощные кулаки в постыдном бессилии, а изможденный пленник в изодранных черных лохмотьях отчитывает его, как несмышленого мальчишку, даже не меняясь в лице, когда тяжелая плеть рассекает израненную спину.

Противостояние победителя и побежденного грозило затянуться. Но как раз в эти дни Кельдин принес Исенне известие о Прямой Тропе, равносильное признанию поражения непобедимого воителя. Вот тогда-то здравый рассудок, и без того не всегда свойственный Аллериксу, покинул его окончательно, уступив место черной нерассуждающей злобе. Дверги прибегли к каленому железу и щипцам, пробуя все известные им пытки и изобретая неизвестные. Сам Исенна, как последнее средство, использовал магию Жезла, и это послужило началом конца. Благой Алмаз, отвечая велениям больного разума, выпускал в мир то, что, строго говоря, даже не являлось магией — на прикованного пленника обрушилась воплощенная ненависть, причинявшая неизмеримые муки не телу, но бессмертной сущности Темного Всадника.

Это подействовало. Темный Владыка начал кричать — хрипло, отчаянно, но этот вопль для Безумца звучал сладчайшей музыкой. Именно тогда в Цитадели начались беспричинные смерти, все чаще мелко тряслась земля, кое-где уже прорывался на поверхность подземный огонь, и все шире расходился над Серебряными Пиками страшный мертвый зрачок иномировой тьмы.

В последние дни смысл задаваемых Исенной вопросов несколько изменился. Под давлением непреложных фактов альбийский вождь все-таки поверил в то, о чем ему толковали собственные маги, военачальники и предводители наемников — в существование Прямой Тропы и исчезновение Радуги. Безумный, выворачивающийся наизнанку рассудок Аллерикса немедля подсказал новый замысел: ежели Всадник и впрямь способен творить столь протяженные и большие Тропы, почему бы ему не повторить содеянное? Не протянуть Тропу туда, где скрылись беглецы из Цитадели? Или — пусть хотя бы укажет направление, в котором совершался Исход. Где беглецы пытаются укрыться от гнева Феантари — может быть, на Полудне, в благословенном краю вечного лета? На Восходе, куда уже давно обращали свои взоры альбийские полководцы, или на стылой Полуночи, владении кочевых племен йюрч и отдаленно похожих на них людей?

О том, что он будет делать — без войска, без союзников — если даже Всадник совершит требуемое и откроет Тропу, Аллерикс не думал.

— … Я хочу поговорить с ним, — далеким голосом повторил Исенна, не отрывая взгляда от бессильно обвисшего в цепях тела, и легко поднялся из глубокого кресла, еще недавно принадлежавшего самому хозяину Полуночной Твердыни.

Исенна зачастую оставался на Вершине допоздна, порой даже после наступления темноты, и тогда — как теперь — пытка длилась не под серым светом дня, а в багровом колдовском сиянии. Но на сей раз даже привычные ко всему палачи умаялись и поглядывали на своего нанимателя с тревогой. Давно минула полночь, руины Цитадели окутались тьмой, лишь кое-где расцвеченной редкими и робкими огоньками, да еще возле двергских казарм двигалось множество факелов. Беспрерывно ворчал гром в низких плотных тучах, вторя частому блеску молний, но за последние два дня этот звук в Черной Цитадели сделался привычным. Альб сделал шаг и как-то сразу оказался рядом с человеком в цепях — несмотря на тяжеловесную фигуру, двигался он с плавной грацией опасного хищника. Жезл Дракона, поблескивая голубыми бликами, свисал с его левой ладони.

— Ты слышишь меня, Всадник? — спросил он негромко, едва ли не вкрадчиво. Когда гигант-альб встал рядом с подвешенным за запястья пленником, их лица оказались почти на одном уровне. — Знаю, что слышишь. И знаю, как тебе больно. Ты, наверное, рад бы потерять сознание, но тут уж твоя божественная сущность обращается против тебя. Не молчи, поговори со мной! Я соскучился по твоему остроумию. Ну же!..

Тот, кого называли Рота-Всадник, медленно поднял голову и взглянул на своего мучителя. Только глаза, серые, как булатная сталь или речная галька, все еще жили на этом лице с резкими, точеными чертами, помертвелом от боли, но сохранившем чеканную мужественную красоту. Запекшиеся губы шевельнулись, породив невнятный хрип: