Мрачный бородач, презрительно сплюнув ему под ноги, проревел на грубом наречии подгорных карликов:

— Засунь свое золото себе в зад, Отец Обмана! Ты предал Морехода, предал Ночного Всадника, твои клятвы и пригоршни навоза не стоят! Твой ублюдок и вот этот его прихлебатель, оба твердили, будто Исенне не причинят вреда — где их обещания? Теперь я вижу — добившись своего, ты и нас предашь, как предавал всегда! Ты мне отвратителен, клятвопреступник, змея о двух ногах, я проклинаю день, когда согласился выслушать твоего гнусного сынка!

— Наемник будет учить нас благородству? — криво усмехнулся Бастиан. Кельдин Грохот окинул его тяжелым взглядом:

— Тебя, поганца, поздно уж учить. Вот за ноги над костром подвесить — в самый раз. Ох, и потешусь я вскорости…

— Если ты отдашь Алмаз добром, так и быть, я забуду твои слова, — едва сдерживаясь, произнес Эрианн. — Внизу — две сотни моих мечников…

— …И три сотни моих, — рявкнул Два Топора.

Раздался хриплый хохот. Смеялся Исенна, несмотря на боль и текущую из трещин в сожженной коже кровь.

У Бастиана не выдержали нервы.

— Убейте их! — тонко выкрикнул он. В этот самый миг его защитная сфера, исчерпав отпущенный срок, истаяла. Эрианн вскинул свой жезл, кто-то из двергов метнул кинжал, и на плоской выжженной вершине закипел скоротечный бой.

Когда пляска стали закончилась, на пыльной земле осталось два десятка изувеченных трупов. Однако ни Эрианна, ни его сына не было среди них, и Ирвасту удалось под шумок ускользнуть. Караульщики у подножия видели, как по тропе, ведущей с вершины холма, буквально скатилось полдюжины альбов, из которых один мешком обвис на плечах двух других — двергский кинжал оказался быстрее убийственного заклятия, угодив Хитроумному пониже левой ключицы. Заговорщикам повезло — оседланные кони, на которых примчались из Цитадели вестники победы, дожидались хозяев у коновязи. Взлетев в седла, беглецы пустили коней в галоп.

Вслед им летел хриплый, безумный смех вперемешку с запоздалыми воплями:

— Догнать! Взять живьем! Они покушались на жизнь вождя! Эрианн, тебе не укрыться от меня — я буду искать тебя, найду и убью, я достану тебя, проклятый ты предатель, нет тебе отныне покоя ни на земле, ни под землей!

… Эрианн этих криков не слышал. Болтаясь в седле впереди одного из своих телохранителей, недавний соратник Исенны Аллерикса думал только об одном — не потерять сознания от потери крови, не выпустить из ладони золотую ветвь. И даже провалившись в беспамятство, он продолжал мертвой хваткой сжимать костяную рукоять в сеточке мелких трещин.

Вихрем пролетели всадники через опустевший палаточный городок, снесли растерявшихся часовых в оцеплении и ушли на Восход, в Альвар и дальше, на границу с Дикими Землями.

1—8 день месяца Саорх

Наполнявшая воздух мелкая пылевая взвесь обратила видневшуюся в узком оконце луну из золотой в болезненно-красную, налившуюся багрянцем. Каменную пыль не истребили даже хлеставшие два дня и две ночи подряд проливные дожди, затушившие пожары в Крепости и смывшие копоть со стен. Глубокий ров вокруг былого первого пояса укреплений до краев наполнился черной жуткой грязью, по горбатым улицам текли мутные ручьи. Влажный кислый запах горелой древесины проникал всюду, тошнотворным облаком накрыв полуразрушенный город и Серебряные Башни.

Со дня падения Цитадели миновала ровно седмица. Скоро начнется вторая — и все повторится заново. Скрипя, распахнутся запертые ворота бывшей конюшни, ставшей местом заключения защитников крепости. Заявятся крикливые, переполненные самоуверенности дверги. Вытащат наружу и сложат рядком тех, кому не удалось дожить до утра. Карлики начнут бесцеремонно обыскивать покойников, разыскивая пропавшие Камни Радуги и заодно присваивая сохранившиеся украшения. Против этого возмутятся пленные, и, если поблизости не окажется кого-нибудь из воинов Исенны, очень быстро спор закончится еще одной смертью. Альбы, служившие Аллериксу, откровенно недолюбливали своих подгорных союзников и, как правило, запрещали им обирать мертвецов.

Когда закончится возня с умершими, приволокут котлы с похлебкой. Способных работать выгонят наружу. Потянется день, бесконечный, изматывающий, переполненный отчаянием — своим и чужим, с ослепительно четким сознанием полной беспомощности. Да, ты еще жив, ходишь, говоришь, испытываешь какие-то чувства, но наступит миг — и все это исчезнет. По любой причине: из захваченной Вершины придет приказ Безумца отобрать десяток пленных и вздернуть их на былой главной площади замка, и ты попадешь в их число; надзирающие дверги сочтут тебя подходящим для живой мишени или для неравного поединка… Или, как это произошло на днях, сработает неосторожно задетая ловушка, завалив камнями несчастных, отправленных простукивать стены подвалов в поисках возможных тайников… Мир вокруг перестал быть игрой, плен — настоящий, а не нравоучительное наказание, могущее в любой момент прекратиться по воле родителей.

Единственное, что остается — робкая вера в спасение, да и та скоро исчерпает себя.

За дюжину дней Хасти так и не отыскал принца Аквилонии и его спутников. Кто знает, вдруг одноглазый колдун из Рабиров сам находится в не менее плачевном положении, заброшенный волей собственного чародейства куда-нибудь на Закатный Материк или к временам основания мира? Коннахар уже устал придумывать для себя и собратьев по несчастью ободряющие слова. Все чаще его навещало удручающее своей безнадежностью соображение: похоже, они так и сгинут здесь, вместе с тысячами безымянных воинов завоеванной Астахэнны. Скоро море, до которого отсюда не более двух десятков лиг, ворвется сюда и поглотит Долину — ведь так единодушно утверждают все летописи? Или Крепость сама провалится под землю — недаром же всякий день мелко содрогается твердь под ногами и откуда-то из недр слышится низкий урчащий гул. Местные шептались, якобы это происходит из-за утраты Радуги. Мол, от падения в бездну Цитадель удерживают только могущество Исенны да упрямство былого хозяина — побежденного, но не покоренного…

Отец и матушка учили Конни по возможности сперва обдумывать свои поступки и лишь затем действовать. Он не последовал их наставлениям, а напрасно. Наверное, не стоило отказываться от возможности оставить Цитадель, уйдя вместе с другими беглецами через сиявший в одном из внутренних дворов Портал. Им предлагали, но Лиессин уперся, возражая и доказывая: покинув крепость, они окажутся неизвестно где, одни среди чужих племен. Его поддержал Ротан, до полусмерти опасавшийся затеряться в неизведанных краях. Наследник Аквилонии, выдернутый из горячки боя и не слишком-то хорошо соображавший, уступил доводам приятелей. К тому же во дворе около магических врат они стояли только втроем. Четвертый из их компании, Эвье Коррент, оставался на охваченных сражением улицах, и они никак не могли бросить его на произвол судьбы. Впрочем, их благое намерение ни к чему не привело — им так и не удалось разыскать Коррента-младшего. Он растворился среди плененных или убитых, и все попытки друзей выяснить хоть что-то о его судьбе ничего не давали.

Стоило ли теперь сожалеть о сделанном? В конце концов, именно благодаря усилиям Майлдафа-младшего они не потеряли друг друга в те яростные и ужасные дни штурма. Но сейчас Конни извелся от беспокойства: ночь перевалила за середину, Льоу давно пора вернуться, а его нет и нет. Конечно, многое зависит от настроения вожака карликов Зокарра и его подданных, но раньше они никогда не задерживали Лиессина так надолго. Может, у них там праздник какой случился?

Льоу теперь частенько уводили в большой общинный дом по соседству с бараком, облюбованный после захвата Цитадели двумя сотнями подгорных воинов. Пару раз к ним наведывались высокие двергские военачальники и даже сам Зокарр — потешить себя пением забавного сиидха, тщетно пытавшегося оскорбить толстокожих карликов. Начало всему положила стычка темрийца с одним из стражников-двергов, неустанно подгонявшим пленных, растаскивавших обломки надвратных укреплений Вершины. Беловолосый сиидха чем-то таким не понравился надсмотрщику, и тот обругал его на ломаном альбийском наречии, вдобавок вытянув копейным древком поперек спины. Разобиженный потомок Бриана Майлдафа немедленно взвился. В чрезвычайно красочных, местами даже рифмованных выражениях Льоу обрисовал предков злосчастного надзирателя, его потомков, его жену и его самого — самым безобидным в его речениях было словосочетание «бородатая жаба».