После этого в деревянный загон выпустили змей — нужно было пройти через него так, чтобы не наступить ни на одну и избегнуть ядовитого жала. Вот тут пригодилось умение Ванаи заговаривать животных: она усыпила ползучих гадов, чем вызвала общее восхищение. Три короля не смогли повторить этот подвиг и были укушены, впрочем, им тут же дали противоядие.

Потом объявили «Мед поэзии», и фелиды стали вести длинные заумные речи, а испытуемые отвечали им не менее темно и велеречиво. Вот тут блеснул Арэль, поразивший всех своей мудреностью, а меня тем, что он просто что-нибудь понял из обращенных к нему слов. Фелид, раздувшийся от важности, вопрошал что-то вроде следующего:

А наш Арэль, не моргнув глазом, ответствовал:

Ну и всякое такое, что вызывало дружные хлопки слушателей и новые вопросы фелидов. Они упражнялись в красноречии весьма долго, я же готов был под землю провалиться с тоски и налегал на вино так, что к концу словопрений вместо одного пикта видел двух. И оба взошли на Лиа Фалль — Арэль привел публику в такой восторг своими темными словесами, что ему выдали целую пригоршню фишек, их у него оказалось больше, чем у меня, Сантидио и Ванаи вместе взятых.

В других командах победили короли, все они поочередно всходили на Камень Делений, но тот безмолвствовал, и красные трещины все так же рассекали его черное тело. А вот когда на монолит поднялся Арэль, произошло нечто неожиданное. Лиа Фалль вдруг вспыхнул ослепительным светом, из трещин повалил пар, а внутри, словно кто-то подкинул в очаг углей, разгорелось настоящее пламя. И камень стал расползаться. Страшное зрелище: словно огненная пасть разверзалась под ногами пикта… Не помню, как я оказался рядом, готовый схватить Арэля и спрыгнуть вместе с ним с коварного монолита. Раздался громкий звук, словно по стеклу провели острием кинжала, потом — мощный толчок, и все успокоилось. Я глянул вниз и, признаться, ноги чуть не подкосились: Лиа Фалль был цел, трещины исчезли.

Не стану описывать, что тут началось — фаллийцы бросились к монолиту, подхватили нас на руки и куда-то поволокли. Мы буквально плыли до головам вопящей толпы, и я жалел только о том, что при входе во дворец у меня отобрали меч, ибо не знал, куда нас тащат: венчать на царство или кинуть со скалы в море. Впрочем, довольно скоро нас принесли в какую-то комнату и оставили одних. Арэль был перепутан, он вздрагивал и бормотал что-то невнятное.

Я осмотрел стены: ни малейшей лазейки, куда-то подевалась даже дверь, через которую нас втащили. Мы были всецело в руках фаллийцев, и нам оставалось лишь ожидать своей участи. Правда, при мне был нож Дивиатрикса, так что, сложись обстоятельства не в нашу пользу, коротковолосые не досчитались бы немало своих соплеменников. Но все вышло по-другому: явились фелиды и объявили меня Амруном народов Богини Банну.

— Тебя?! — воскликнул Альфред, от изумления забыв даже прибавить «государь».

— Ну да, — усмехнулся Конан, — камень-то сросся, когда его коснулась моя стопа, а не чья-нибудь. Я пытался втолковать им, что произошла ошибка, что Избранник — это Арэль, требовал позвать брегона Да Дерга, но они ничего не хотели слушать и отвели меня в огромный покой, посреди которого стоял высокий черный трон и огромное, как поле битвы, ложе под темным балдахином. Потом началось нечто вообще несусветное: ко мне потянулись восторженные вельможи, каждый заверял Амруна, то бишь меня, в вечной преданности и норовил поцеловать носок моего весьма грязного сапога. Явились пожилые феи и натащили кучу разного хлама: шлем, покрытый вендийским пурпуром и увенчанный золотым яблоком, копье с зазубренным наконечником, огромный, в человеческий рост щит из кожи крокодила, а также многочисленные статуэтки, изображающие мышей, птиц, лягушек и даже коров. Одна фея напророчила, что от моих чресл произойдут пятьдесят три правителя острова Фалль и будут царствовать в мире и процветании — без разбоя, без воровства, без болезни, без комаров, без слепней, без сильного ветра и сырости, но лишь с дождем и туманом. Вторая предсказала мор, глад, скупость, негостеприимство и нужду — все это врагам Амруна. Я едва дождался, пока они унесут свои тощие зады. А под утро явилась королева Матген. Она была прекрасна… Ладно, этого тебе знать не надобно.

Конан замолчал, наблюдая, как обугливаются дрова в очаге. Воспоминание о свидании с прекрасной Матген было не из приятных. Она вошла в его покой под кисейной накидкой, отнюдь не скрывавшей ее прелестей, приблизилась и сказала просто, словно приглашая прогуляться по саду: «Я хочу возлечь с тобой на этом ложе, Амрун народов Банну. Не станем медлить». По сути, Конан не имел ничего против, тем более что женщины у него давно не было, и все же прямота королевы несколько его покоробила.

— Послушай, — сказал киммериец, — я не слишком разбираюсь в ваших обычаях, но нахожу их довольно странными. Ты замужем за повелителем кровных врагов твоего народа, с которыми, насколько мне известно, фаллийцы воюют испокон веку. У тебя от него сын, который чуть не стал Амруном. И ты приходишь к чужестранцу, еще даже не венчанному на царство, и предлагаешь ему…

— …Предлагаю себя, — закончила королева, — ты не хочешь?

Конан хотел, и они возлегли. Она страстно припала своими устами к его губам в сладостной истоме предвкушения… Их подхватил вихрь, уносящий тела в бездонные глубины страсти, а души — к сияющим высотам наслаждения. Варвар ощутил себя птицей, парящей в поднебесье над лучезарными просторами моря, и уже готов был сложить крылья, чтобы камнем броситься вниз и захлебнуться в слепящих волнах любви, но тело королевы вдруг истаяло в его руках, он понял, что сжимает смятые черные покрывала ложа, и зарычал в бессильной ярости…

Тихий смех раздался у него за спиной и, обернувшись, он увидел Матген, в черном платье, с серебряной диадемой в каштановых волосах.

— А ты умеешь любить, аквилонец, — сказала женщина.

— Проклятая колдунья, — взревел варвар и потянулся к своей одежде, — ты насмехаешься надо мной?!

— Простая предосторожность, — ответила королева, расстегивая застежки своего платья, — откуда мне знать, собирался ты одарить меня наслаждением или воткнуть под сердце свой каменный нож? Не надо его трогать, на сей раз я пришла к тебе сама, без обмана…

Что-то было в ее словах, что заставило варвара позабыть обиду и самозабвенно отдаться любви — на весь остаток ночи и весь следующий день. А когда он уснул, к его изголовью приблизился некто в сером, вытащил из ножен брошенного на стул пояса каменный клинок друида и неслышно удалился.

Дождь хлестал по травяной крыше с прежней силой. Король и его оруженосец подкрепились сушеным мясом и лепешками, и Конан продолжил свой рассказ: