Мой рот широко открылся, и я шагнула назад.

— Я, мм… прошу прощения, — я, наконец, справилась с собой. Лицо пылало от стыда. — Я ведь не говорила, что он мертв. Я забыла сказать тебе, что он жив. Ты сам сделал вывод, что он умер.

Трент повернулся ко мне спиной и стремительно двинулся к лестнице.

— Джон! — Закричал он, перепрыгивая одновременно через две ступеньки. — Он сделал это! Джон, сюда!

Я стояла одна в центре зала; голос Трента, отражающийся от безмолвных стен и наполненный надеждой и радостью, заставил меня почувствовать себя посторонней. Дверь в конце зала открылась от удара, и Джон пробежал по коридору туда, где интерн опускал на пол Квена, снова потерявшего сознание. Трент тоже добрался до Квена, волнение и забота, исходившие от них, глубоко поразили меня.

Не замечая того, что я все еще была здесь, они понесли его обратно в комнату, объединенные общей радостью. Я осталась одна.

Я должна уйти отсюда.

Мой пульс участился, и я осмотрела помещение, казалось, последствия вечеринки проникают в меня, вызывая омерзение. Я должна уехать. Я должна поговорить с мамой.

На одном дыхании я добралась до кухни. Машина стояла в гараже, и хотя моя сумка на длинном ремне и бумажник остались наверху, ключи, вероятно, были в замке зажигания, где я их оставила. Ничто бы не заставило меня подняться в комнату, где все радовались, что Квен выжил. Не сейчас. Когда я ошеломленна, морально побита Трентом и презираема за то, что до настоящего момента не была способна увидеть правду. Я чувствовала себя глупой. Все время правда была передо мной, а я не поняла этого.

Кухня имела неясные очертания, свет тускло горел, а духовки остыли. Я с разбегу ударилась о тяжелую служебную дверь, и металлическая створка, открывшись, врезалась в стену. Два больших парня в смокингах подпрыгнули от неожиданности при моем внезапном появлении. Проигнорировав их, я трусцой вбежала в подземную часть здания в поисках своего автомобиля. Холод от пола проникал в меня через носки.

— Мисс! — Закричал один из них. — Мисс, подождите. Я должен поговорить с вами.

— Какого черта вам надо, — пробормотала я, затем нашла автомобиль Трента. Свою машину я нигде не видела, а на ее поиски у меня не было времени, поэтому я решила взять его автомобиль. Повернув к нему, я сорвалась на бег.

— Мэм! — Охранник попробовал снова, его голос был близок к тому, чтобы сорваться. — Я должен знать, кто вы, и проверить ваше разрешение. Постойте!

Разрешение? Я не нуждалась ни в каком паршивом разрешении. Я дернула дверную ручку, и веселый звон подсказал мне, что ключи были в замке зажигания.

— Мэм! — Донесся настойчивый окрик. — Я не могу позволить Вам уехать, не выяснив, кто Вы!

— Это — то, что и я пытаюсь узнать! — Крикнула я, проклиная себя, поскольку поняла, что плачу. Черт побери, что было со мной не так? Невероятно расстроенная, я скользнула на мягкое кожаное сиденье. Двигатель завелся с низким рокотом, который говорил о дремлющей в нем мощи: бензин и поршни, — превосходная машина. Захлопнув дверь, я нашла педаль газа и вжала ее в пол. Шины завизжали, поскольку я рванула вперед и слишком быстро вошла в поворот, руля по направлению к квадрату света. Если они хотели узнать, кто я такая, то могли бы спросить у Трента.

Фыркнув, я обернулась. Большой парень вытащил оружие, но оно было нацелено в тротуар, видимо, потому, что второй охранник отдавал ему распоряжение по передатчику. Или Трент сказал им отпустить меня, или они собирались остановить меня на главных воротах.

На скорости я задела лежачего полицейского, и днище заскрежетало, в то время как я вылетела на солнце. Мое дыхание сбилось от рыданий, и я вытерла слезы со щек. В следующий поворот я вошла, не соблюдая правил, и в какой-то момент ощутила приступ паники, когда вылетела на тротуар и протаранила вывеску НЕ ВХОДИТЬ.

Но я была не в себе. Я должна поговорить с мамой, и нужно больше, чем двое охранников в смокингах, чтобы остановить меня. «Почему она не сказала мне?», — подумала я, и мои ладони вспотели, а желудок свело. Почему моя сумасшедшая, полоумная мать не сказала мне?

Шины визжали, когда я резко входила в повороты, и только в трех милях отсюда во мне проснулся страх. Интересно, причина, по которой она не рассказала мне это то, что была немного сумасшедшей, или в действительности она была немного сумасшедшей, потому что так боялась рассказать мне?

Глухой удар от закрывшейся дверцы машины Трента нарушил осеннюю тишину, и человеческие дети, ждущие автобус на углу, на мгновение обернулись, прежде чем вернуться к своей беседе. Кто-то размазал помидор на дорожном знаке, и они обходили его по широкой дуге. Обхватив себя руками, чтобы не замерзнуть, я убрала волосы с глаз и направилась к маминому дому.

Холод от ухабистого тротуара проникал в меня сквозь носки. Вождение без туфель вызвало странные ощущения, как будто педаль газа была слишком маленькой. За время, потраченное на дорогу сюда, я замерзла, а фраза Трента о позоре, вине и смущении напомнила мне, что я была не единственной, чьей жизни это касалось. Можно сказать, начался заключительный акт этой драмы — пришла запоздалая мысль. Неудачница. Я была или позором чьей-то случайной ошибки, или результатом запланированной акции, начало которой было скрыто.

Ни один из этих двух вариантов не поднимал мне настроения. Тем более, что мой папа давно умер, оставив много возможностей для человека, который сделал мою маму беременной, чтобы начать действовать, при желании. Или, возможно, это была одна случайная ночь, когда они просто не предохранялись. Возможно, он не знал. Возможно, мама просто хотела забыть.

Дети на остановке заметили, что я в носках. Я игнорировала их крики, передвигаясь на цыпочках и ссутулившись. Осознание того, что я нахожусь на остановке, заставило меня очнуться от размышлений, когда я садилась на тот же самый автобус, который высадил детей. Я никогда не понимала, почему моя мать хотела жить в преимущественно человеческом окружении. Возможно, потому, что мой отец был человеком, и никто, наверное, не заметил бы, что он не был колдуном?

Пальцы моих ног совсем окоченели от тающего снега, когда я добралась до крыльца. Начиная дрожать, я позвонила в колокольчик и услышала его слабый перезвон. В ожидании я огляделась, затем снова позвонила. Она должна быть дома; автомобиль был заведен, и это странно, сейчас семь утра.

Теперь все дети на остановке наблюдали за мной. “Эй, это сумасшедшая дочь сумасшедшей миссис Морган”, — бормотала я, отодвигая свободный край наружной обшивки, чтобы достать запасной ключ. “Смотрите, у нее совсем нет обуви! Следы древнего человека”.

Но дверь не была заперта, и с растущим чувством тревоги я положила ключ в карман и вошла.

— Мам? — Позвала я, тепло дома коснулось моих щек.

Ответа не было, и я наморщила нос. Пахло странно — раскалившимся металлом.

— Мама? Это я! — Сказала я, повышая голос и с трудом закрывая дверь. — Извини, что опять разбудила тебя так рано. Мне надо поговорить с тобой. — Я бегло осмотрела пустую гостиную. Господи, здесь было тихо. — Мама?

Напряжение спало, когда я услышала с кухни знакомый звук пролистываемых пластиковых страниц фотоальбома.

— Ох, мама, — сказала я мягко, и двинулась вперед. — Ты опять смотрела фотографии всю ночь?

Беспокоясь, я зашагала на кухню в своих мокрых носках, скрипящих по линолеуму. Моя мама сидела за столом в линялых джинсах и синем свитере, обхватив руками пустую кофейную чашку. Ее волосы лежали в уютном беспорядке, и фотоальбом был открыт на изображении одних из наших семейных каникул с загорелыми носами и обессиленными улыбками. Она не подняла глаза, когда я вошла, и, увидев, что одна из горелок на плите ревет изо всех сил, я поспешила её отключить, резко дернувшись, когда моя нога наступила на амулет, валявшийся на полу посреди комнаты.

— Черт побери, мам, — сказала я, когда выключила горелку и почувствовала жар от металлической решетки. — Как давно она включена? — Проклятье, она была раскалена докрасна. Вот откуда шёл запах горячего металла.