– Я думаю, – заметил трактирщик, пряча полупустую бутыль обратно, – что лучше теперь подойти к монастырю с наветренной стороны. Иначе монахи нас за версту учуют.
– Не нас, а тебя! – возразила Вендулка. – Воняет как из преисподней!
– Не знаю, не сравнивал, – съязвил трактирщик. – Однако тут наблюдается устойчивая тенденция: чем крепче винцо, тем слаще благоухание.
– Мы еще долго будем разглагольствовать?! – не выдержал я. – Нам надо засветло попасть в монастырь.
– Ну, это раз плюнуть, – заверил меня трактирщик. – Монастырь очень большой, так что не промахнемся… Следуйте за мной!
И снова двинулся по тропинке, горланя дикую песню:
Под щебетанье пташек
Нам весело идти!
У Мэри был барашек19 —
Попробуй отвинти!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум!
Бум-бум! Бум! Бум!
Папашка строгих правил,
Чтоб Мэри соблюсти —
Барашка ей поставил
На пояс верности!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум!
Бум-бум! Бум! Бум!
Могучий был мужчина
Папашка и дебил!
Как раз перед кончиной
Барашек закрутил!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум!
Бум-бум! Бум! Бум!
Концы отдал папаша,
Христос его прости!
А замуж Мэри нашей
Не выйти, не зайти!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум!
Бум-бум! Бум! Бум!
Такая вот промашка,
И что тут говорить?!
Никто не мог барашка
Обратно открутить!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум!
Бум-бум! Бум! Бум!
И женихи кружили,
Как стая воронья!
А в сорок – положили
На девственность ея!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум! Парабам-бум-бум!
Парабам-бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум!
Бум-бум! Бум! Бум!
Уж никому не надо
Подобной красоты!
Такая вот баллада
Про Мэри и болты!
– Парабам-бум-бум! – закончил свою песню трактирщик, споткнулся и рухнул на тропинку.
Да так, что земля задрожала, а с ближайших деревьев стали облетать листья.
– Вот и осень, – заметил трактирщик. – Пора сеять озимые…
Однако он не успел поделиться планами сельскохозяйственных работ, потому что вместе с мешками поехал в кусты, влекомый неведомой силой.
– Прощайте! – вякнул напоследок трактирщик и скрылся. – Не поминайте лихом! – послышалось из-за деревьев.
Исчезновение нашего провожатого отличалось внезапностью, словно черти его похитили, дабы покуражиться. И теперь из леса доносились жалобные вопли и стенания, как будто трактирщика жарили на медленном огне, а хруст валежника только усиливал это впечатление.
Тогда Вендулка подобрала дубину, что обронил трактирщик, и, подгоняемые любопытством, мы поспешили на звуки агонии, чтобы полюбоваться картиной страшного суда. Ибо слаб человек и падок на безобразные зрелища!
Наш провожатый отыскался метрах в тридцати от тропинки, связанный по рукам и ногам. Бедный трактирщик жалобно стонал, а рядом с ним стоял здоровенный монах и наслаждался видом поверженного противника.
– Присоединяйтесь, – сказал нам странный монах и пнул трактирщика, словно колоду. – Попался, стервятник?!
– Неисповедимы пути Господни, – посетовал трактирщик.
– Как бы не так! – возразил монах. – Наша встреча была предначертана! Ведь я силки на тебя поставил еще в воскресенье!
Вендулка подумала и собралась от души треснуть монаха дубиной, но тот почуял неладное и погрозил ей пальцем толщиной с оглоблю.
– Не женское это дело, – чинно сказал монах. – Не богоугодное!
– И бесполезное, – со вздохом подтвердил трактирщик. – Только дубина сломается. Разрешите представить нашего друга… Поп-расторгуй!
– Расстрига! – поправил трактирщика странный монах. – И не друг я тебе, а кара небесная! Так что – лежи спокойно!
Однако неугомонный трактирщик продолжал возмущаться.
– Это каждый дурак сможет, – выговаривал он монаху, – накинуть веревку и дернуть, словно разбойник. Когда неподготовленный, в общем-то, человек идет себе лесом и песни поет. А ты в чистом поле за мной погоняйся!
– Делать мне больше нечего, – усмехнулся монах, – как, задрав на себе рясу, по полю бегать. Вдобавок от подобного зрелища нет никакой назидательной пользы. Ибо страшен диавол в кривляниях своих!
– Сволочь! – выругался трактирщик, пытаясь освободиться.
Однако его усилия ни к чему не привели.
– Что же ты ругаешься как извозчик? – усмехнулся монах. – Разве тебя не учили вежливости?
– Я человек культурный, но малограмотный, – ввернул трактирщик. – То есть все понимаю, а возразить не могу! Потому что у нас, простолюдинов, слова всегда сопровождаются жестами. А когда руки связаны, я культурно беседовать не могу.
– Ну, хорошо! – смилостивился монах. – Сейчас я возьму свою десятину и тебя освобожу.
С этими словами он расстелил на земле дерюгу и принялся вытряхивать на нее съестные продукты из мешков трактирщика. Мы же с Вендулкой были тут в роли немых наблюдателей, потому что никто не искал в нас поддержки или сочувствия.
– Негусто, – со вздохом сказал монах, разглядывая припасы.
Тут он принялся делить продукты, забирая себе только деликатесы. «ВО-ПЕРВЫХ – СВИНОЙ ОКОРОК, ДАЛЬШЕ – КОЛБАСКИ И ЧУДЕСНО ИЗГОТОВЛЕННЫЕ ПОТРОХА, ВО-ВТОРЫХ – МЯГКИЙ СЫР, МОРС, УЛИТКИ, ЧТО БЫЛИ ЗАГОТОВЛЕНЫ ТРАКТИРЩИКОМ ПО ШТУКЕ НА БРАТА, ПЕЧЕНКУ, ЯЙЦА В ГАРНИРЕ, РУБЛЕНЫЕ КИШКИ, ГОРЧИЦУ И ВИНЕГРЕТ…»
– Грабят, – подытожил трактирщик. – С особым цинизмом! Вдобавок нагло рассуждают о десятине, а забирают добрую половину! Можно сказать, две трети!
– Все согласно прейскуранту, – пояснил трактирщику странный монах. – Ибо! За прошлую неделю я десять раз молился за здравие Корнелия Трималхиона и только единожды за упокой, когда сильно проголодался. Был такой грех, не спорю! И поэтому оставляю братьям в монастыре мешки, бобы и макароны!
– Одна беда, – вставила Вендулка, – что за такие харчи усердно молятся только церковные мыши.
Странный монах неодобрительно посмотрел на Вендулку, развязал трактирщика и сказал:
– По этому поводу есть притча о девушке с ангельским личиком. Которая до того была хороша собой, что самые знаменитые художники съезжались в Эфес, где жила эта девушка, дабы запечатлеть ее ангельский образ на живописном полотне. «Мадонна на троне в окружении всех святых», «Мадонна в сиянии с четырьмя святыми», «Мадонна с гарпиями», «Мадонна с куропатками»… – да разве упомнишь все ангельские картины, для которых позировала наша девушка?! Многие люди говорили, что сами холсты излучают сияние, а сей возвышенный образ пробуждает в них только высокоморальные мысли и чувства…
Так продолжалось довольно долго, покуда один художник, по всей вероятности дилетант, не стал выяснять, о чем размышляет девушка, позируя для ангельских картин. Отчего ее лик становится таким одухотворенным?! «Я ни о чем не думаю, – честно отвечала девушка. – Мне просто хочется чихнуть и пукнуть, но я пытаюсь совладать со своими желаниями». На этом ее артистическая карьера закончилась. Потому что самые выдающиеся мастера нашего времени были не в силах отобразить такие страдания подручными живописными средствами.
Мораль сей притчи такова: всякая симпатичная девушка должна помалкивать, чтоб ее внутренний мир не нарушал художественной гармонии.
– Мне кажется, – сказала Вендулка, – что лучше набить оппоненту морду, чем трепать с ним нервы. Но сегодня на меня снизошло умиротворение, и я отвечу притчей на притчу…
Один монах был до того усерден в молитве, что мог заменить собой целый монастырь. Он взывал к Господу и денно и нощно, и летом и осенью, и в дождь и в засуху, и по каждому поводу и без повода, и хотел получить знамение, что Бог услышал его молитвы. Иначе говоря, этого монаха одолел грех гордыни, когда люди думают, что всякое усердие должно быть непременно отмечено великой благодатью. Однако Господь все видит, и подлая цель дискредитирует затраченные на нее средства. Бог остается нем как рыба, а человек с повреждением лобной части. Потому что колотится головой о каменный пол без надлежащей мотивации.
