Россия знала политич<ескую> опасность всегда с востока и никогда с запада. С вос<тока> она себя защищала и, защищая, завоевывала, — по мере того, как восточные колоссы, ей грозившие, сами начинали разлагаться. Завоевывая на востоке, она сама вносила в завоеванные области сравнительный порядок. Между тем, с запада, то есть от скандинавско-германских племен, она сама получала порядок, добровольно принимая и прося даже о внутренн<их> захватах. Для герм<анского> племени так же естественно распространяться на восток за счет России, как России естественно распространяться на восток за счет обломков великих мусульманских и монгольских царств.

И в том, и в др<угом> случае завоевание облегчалось соблазном относительного порядка. Европейская Россия явл<ялась> естественной областью германской колонизации, как сфера наименьшего сопротивления, в том узком международном корсете, который сдавил Срединную Империю, Поэтому для Германии необходимее всего было раздробить внутренн<ее> имперское единство России, которое, само будучи германского типа и характера, тем не менее мешало и грозило герм<анским> планам и самому бытию Германии.

Счастье вовсе не должно являться высшей целью человека на земле. Утверждение Кропоткина о том, что высшим законом явл<яется> развитие человечества от менее счастливого существования к более счастливому — неверен. Несчастие явл<яется> основным побудителем к каждому поступательному движению. Счастье, благосостояние, удовлетворенность приостанавливают всякое развитие, в физическом мире и в духовном — это смерть, начало распада. Я не могу пожелать человеку счастья. Я бы заменил понятие счастия духовным равновесием, покрывающим собою все противоречия и ущербы мира материального. Социальный рай на земле находится в полном противоречии с «царством Божьим внутри нас».

Россия и Австрия, как 2 самых больших конгломерата национальностей в Европе, имеют одну и ту же судьбу: в обоих случаях ряд народностей, не имеющих ничего общего между собой, был сплавлен одной и той же опасностью: угрозой Турецкой империи. Московское собиранье земель было обусловлено татарск<ой> опасностью. Фактически турецкая угроза возникла в тот самый момент, когда татарская перестала тяготеть (Иоанн III) над самостоятельным бытием России. Имперский период и огромный рост территории обусловлен опасностью турецкой: она вызывает тяготение к России и добровольную самоотдачу ей и Украины, и Грузии, и Армении. С момента полного уничтожения Турецкой империи, как угрозы мусульманского Востока, обе эти империи — и Австрия, и Россия теряют исторический смысл и им грозит распадение на основные национальности. Поэтому, как только становится очевидно, что Турция кончается, сейчас же начинается процесс сепаратизма и именно в тех областях, кот<орые> были спаяны не завоеванием, а общей опасностью: в Малороссии, в Грузии, в Армении.

Русск<ая> революция подозрительно схожа с грандиозной германской провокацией, настолько она соответствует интересам и планам Германии, настолько в факте ее совершения заключается спасение Германии от железн<ого> кольца, которым она уже была окружена. Впоследствии мы узнаем, насколько реально действовала Германия в организации русской смуты. Но уже теперь совершенно ясно, что в мышеловке, куда мы попали, приманкой были положены герм<анской> политикой свержение старого режима, гражд<анская> свобода и социальный строй. И они знали, что мы не можем не пойти на этот кусок сала, что для нас наши внутр<енние> немцы ненавистнее, чем далекие немцы внешние, окруженные ореолом науки для интеллигенции, и <ореолом> социал-демократии для рабочих. Мы были и останемся рабами Германии, с тою выгодой, что после войны наше внутр<еннее> рабство станет рабством внешним и наша внутр<енняя> политич<еская> борьба превратится в борьбу за политическ<ую> независимость.

Государство строится отказом от личных страстей и инстинктов, то есть самоотречением и самопожертвованием. Всякий эгоизм ведет не к закреплению общественности, а к ее разрушению.

Для того, чтобы личность не погасла, в массе возникает индивидуализм. Но для того, чтобы индивидуализм не принял форм чисто разрушительных (анархических), он должен быть просветлен законом жертвы: в этом возможности христиан<ского> государства. Самопожертвование — вот фундамент, на котором может строиться общественность, и качество, которым должен обладать каждый призванный к управлению или к представительству. Между тем, в совр<еменном> парламентском строе система подбора обществ<енных> деятелей строится как раз на обратном: на выживаньи приспособленнейшего, эгоистичнейшего. Доступ к обществ<енным> должностям должен быть обусловлен возрастающим рядом обетов и отречений, подобных монашеским.

С точки зр<ения> Града Господня, и буржуазия, и пролетариат — едино, т. к. основано на том же идеале благополучия и комфорта, т. е. на эгоизме.

В общежитии силой сцепления и строительства обладает самоотреченность, только то, что делается для других, без мысли о самом себе и без ожидания награды. «Здоровый эгоизм», личный и классовый, на котором строится весь современн<ый> строй (и капиталистический, и социалистический), это яд, разлагающий единение и свободу.

Строй ГРАДА ГОСПОДНЯ будет заключаться в том, что каждый будет работать на других безо всякой мысли об оплате, а всё нужное для себя будет получать от других в виде милостыни. Всё будет благодеянием и милостыней. В основе экономическ<ого> строя будет лежать не пролетариат, а нищенство. Нищенство будет только моральным, а не экономическим, потому что тогда и машины, и промышленность будут на благо, а не на зло человечеству.

То, что получаешь от одного, отдай сторицей, но никогда — тому, от кого получил, а всегда другому. Только тогда ни одно доброе дело не пропадет для человечества, а будет расти неудержимо, как лавина. Только тогда добро получит ту наступательную силу, которая в нашей культуре явл<яется> исключительной привилегией зла.

На вратах нашей эпохи написано:

Чтобы возможно было жить, надо переставить эти понятия, то есть признать злом 2 краеугольных камня нашей порядочности: благодарность и возвращение долгов.

Многие понятия, популярные в нашей культуре, как идеалы, — Справедливость, Равенство, Благодарность — имеют моральную ценность лишь постольку, поскольку они явл<яются> по ученью любви. Взятые же как самодовлеющий идеал, они становятся источником всяческих заблуждений и социальной отравой.

Равенство со стороны духовно высшего к низшему — прекрасно и необходимо, но идея равенства в сознании низшего по отношению к высшему — источник всяческого зла, т. к. ведет к равнению по ничтожнейшему и ограниченнейшему.

Справедливость, как миг, как порыв любви, как мятеж против беззакония, — прекрасна, как акт (не как последствия). Справедливость судящая, наказывающая — зло. Нет закона, справедливого для двух людей, потому что моральные пути не совпадают и героический поступок одного явился бы преступлением для другого. Социальный закон только тогда хорош, когда он имеет в виду полезность, а не справедливость.

Благодарность, понимаемая, как возвратное чувство, обращенное к даятелю, — тупик, лишающий общество законных процентов добра.

В самые патетические моменты любви, когда человек чувствует, что он переживает моменты, единственные в мире, на самом деле он повторяет те же слова и те же жесты, что миллионы раз повторялись до него и повторяются ежеминутно. Это свойство всех стихийных и органических проявлений духа. В революции бывает то же, что и в любви. Мы льстим себя тем, что русск<ая> революция непохожа на какие бы то ни было революции, бывшие до нее, а между тем, все ее жесты, все ее слова, все психологическ<ие> ступени ее совпадают со всеми теми жестами, словами и псих<ологическими> моментами, что переживали и будут переживать др<угие> народы в минуты исторического оргазма.