В итоге название Пруссия закрепилось за всем королевством со столицей в Берлине, а собственно Пруссия стала с тех пор Восточной Пруссией. Всего же прусский король был владетелем множества территорий. В его титуле упоминалось, что король Прусский является курфюрстом (1 раз), герцогом (6 раз), принцем (5 раз), графом (10 раз) и бароном (без счета). Охранять такую лоскутную страну, отдельные части которой были разбросаны от границ Курляндии (потом России) на востоке и до Голландии на западе, мог только страх соседей, а его могла внушить могучая прусская армия, численность которой была чрезмерна в сопоставлении с числом подданных прусского короля. Но даже не числом пугала соседей прусская армия, а своим умением. Создавать ее начал курфюрст Бранденбургский Фридрих-Вильгельм Великий, правивший почти полвека и заложивший основы прусского могущества. К 1656 году он сформировал армию в 18 тысяч человек, а через тридцать лет в ней числилось 29 тысяч солдат, и, как писал военный историк Ганс Дельбрюк, «история отныне развивающейся бранденбургско-прусской армии является в то же время историей Прусского государства» (Дельбрюк, с.214). В 1740 году у Пруссии была уже 100-тысячная армия. Это составляло 4,4% общей численности населения королевства (2,24 млн. чел.), в то время как во Франции и других странах армия не превышала 1 или 2% числа подданных.
Естественно, что отец Фридриха II король Фридрих-Вильгельм I очень хотел, чтобы кронпринц, его наследник, вырос таким же мужественным воином, как он, солдатский король, или как легендарный Фридрих-Вильгельм Великий. Король Пруссии - это значит удалой воин, славный полководец. Но Фриц рос робким заморышем, бледным и хилым. Он постоянно болел, но главное - он жил в каком-то своем, далеком от интересов отца и Пруссии мире грез и фантазий. Такой наследник, по мнению «солдатского короля», несомненно, погубит все дело! Не успеет отец закрыть глаза, как кронпринц, ставший королем, начнет транжирить собранные с таким трудом деньги - к 1740 году Пруссия, как уже сказано выше, имела превосходный бюджет, в котором накопления равнялись нескольким годовым доходам королевства. Он заразит двор и страну французской роскошью, натащит из Парижа разной дорогой дряни, посадит за стол французских проходимцев и развеет по ветру все, что скопили предки - бранденбургские курфюрсты!
Отметим, что подобные мысли правящего монарха о своем наследнике обычны в династической истории XVIII века. Вспомним драму Петра Великого и царевича Алексея Петровича, натянутые отношения императрицы Елизаветы Петровны с великим князем Петром Федоровичем (будущим Петром III), Екатерины II с сыном цесаревичем Павлом Петровичем. Такой же конфликт сложился во Франции у короля Людовика XV с дофином Людовиком. На ножах был английский король Георг II с принцем Уэльским, который, став Георгом III, в свою очередь терпеть не мог своего сына-наследника. Мария-Терезия страдала от того, что ее наследник и соправитель, сын Иосиф II, думал обо всем не так, как нужно, даже как будто назло матери. В этом-то и состояла суть дела - дети всегда делают не так, как нужно родителям. Перевоспитать наследников в правильном духе иначе, нежели сойдя в могилу, как правило, не удается. «Измени свой нрав!» - грозно, но бессильно призывал Петр Великий своего сына и наследника царевича Алексея. Но все напрасно - новые поколения всегда идут своим путем, и этого старикам не поправить.
Впрочем, король Фридрих-Вильгельм думал иначе. Он считал, что дубинка - универсальный метод воспитания и поправит все дело. Как только король видел сына, рука его тянулась к этому «педагогическому пособию». С годами побои наследника стали нормой еще и потому, что кроме презренной вялости и субтильности кронпринц оказался заражен ненавистным для короля французским духом. С ранних лет и до самой смерти французская культура, литература и искусство, язык Франции бесконечно нравились Фридриху. Он с отвращением говорил по-немецки, родной язык ассоциировался у него с той дубинкой, которой его регулярно «учил» отец. Мальчик с трудом выносил муштру, которой стал подвергать его король с пятилетнего возраста. Фридрих-Вильгельм сформировал для этого особый корпус ровесников сына - «кадетов кронпринца». Среди своих сверстников сам «командир» - кронпринц - выглядел самым хилым, захудалым и тупым рекрутом. И тогда ярость Фридриха-Вильгельма была беспредельна: он больно порол сына и отправлял его спать без ужина.
Ребенок не находил тепла и у матери - королева София-Доротея была несчастлива в браке, страдала от убожества берлинского двора и к тому же была постоянно занята, ведь за свою жизнь она родила четырнадцать детей (которых ей случалось прятать у себя в комнатах от отцовской дубины). Словом, она не могла окружить детей лаской и заботой - а робкий Фриц так нуждался в этом. Мир литературных героев и музыки с годами заменил Фридриху семью. Юноша сторонился грубых охотничьих развлечений отца, морщился от солдатских шуток короля и был плохим собутыльником в попойках «настоящих прусских солдат». Не было места кронпринцу и на традиционных Табачных ассамблеях, где в густом облаке дыма король и его сподвижники пили пиво и разговаривали об охоте. Фридрих не курил - вещь немыслимая для подлинного воина!
Кронпринц был во всем полным антиподом отца. В свободное от плаца время он тайно изучал латынь, увлеченно читал французские книги. От фельдфебеля, приставленного к нему, Фридрих научился играть на флейте, и вместе с волшебными звуками Глюка его душа улетала подальше от ужаса пошлой и грубой жизни при дворе отца. Настоящим райским убежищем для кронпринца стало подаренное ему в 1733 году имение Райнсберг. Здесь Фридрих построил изящный, во французском вкусе, дом. Он стоял на берегу тихого озера, был окружен парком. В уютной библиотеке дворца кронпринц запоем читал книги по философии и эстетике, инженерному делу и артиллерии, физике и астрономии. Он сочинял пьесы для флейты, готовил сборник стихов, написанных, естественно, по-французски.
Около эстета-кронпринца образовался кружок людей, близких ему по духу и интересам. Они беседовали о предметах возвышенных, вместе играли на музыкальных инструментах. Эти люди могли по достоинству оценить тонкий ум, находчивость и невероятно язвительную иронию Фридриха - с юности кронпринц имел острый, как бритва, язык и не щадил никого. С 1736 года у него появился достойный, хотя и заочный, собеседник - началась переписка Фридриха с Вольтером. Разнообразие в жизнь Фридриха вносило и участие в масонской ложе, в которую он вступил в 1738 году.
Вместе с тем кронпринц не был сибаритом и бездельником. Его отличало необыкновенное честолюбие, и он, углубленный в геополитические мечты, часами просиживал над картами. Умный, проницательный, циничный Фридрих, вынужденный при дворе отца годами лгать, скрытничать, выдавать белое за черное и наоборот, отлично подготовился и к будущей дипломатической карьере. Он знал и любил внешнюю политику, легко постигал тонкие законы дипломатической интриги, рано сделал для себя вывод, что миром правят сила и деньги. Моральные сомнения были совершенно чужды ему. Никогда он не мечтал об объединении Германии под своей рукой - он оставался реалистом и знал, что это невозможно. У него отсутствовало «общегерманское чувство», хотя судьбой ему было уготовлено посмертно стать символом единой Германии. Он вообще был против империй, которые волокут на своей шее жернова заморских владений. Он лишь мечтал о том времени, когда песчаная и лесистая Пруссия станет великой державой, выйдет из ряда посредственных германских государств, вроде Баварии, Саксонии или Ганновера, и заставит себя уважать.
Интеллект нового короля был по достоинству оценен в Европе. К нему как к просвещенному монарху потянулись образованные люди. Король владел пером, писал стихи и пьесы, отдавал дань, по-современному говоря, политологии (его первая книга называлась «Размышления о политическом состоянии Европы») и истории. Он был, как сказано выше, страстным поклонником французской литературы и искусства. Построенный им дворец Сан-Суси - реплика Версаля. Там висели картины любимых художников короля - Ватто и Ланкре. Он говорил и писал по-французски, избегал пользоваться немецким языком, который считал грубым языком неотесанных «пивохлебов и пожирателей кислой капусты», потешался над перспективами развития немецкой литературы. Парадокс истории состоит как раз в том, что этот человек, презиравший все немецкое, в эпоху подъема германского национализма стал идолом германских патриотов. Историк Фридриха Ф. Е. Вилл подметил, что превратности людского суда выражены и в позднейшем отношении к Фридриху как главной опоре протестантизма в Европе, хотя трудно найти другого (кроме Вольтера) человека в тогдашней Европе, который бы так безжалостно потешался над религией и который нашел полупрозрачное прикрытие своему атеизму в форме так называемого деизма, отводящего Богу роль первоначального толчка в развитии мира. Точно так же Фридрих стал идолом прусских милитаристов, хотя всегда ненавидел муштру (Вилл, р.270-271).
