В кладбищенских зарослях стояли заботливо оседланные и укрытые от посторонних глаз два лучших скакуна из конюшен Ее Величества. Когда беглецы взлетели в седла, грянул неожиданный для столь ранней весны гром, и хлынул ливень.

– Вот неудача! – ругнулся Эндрю. – При такой погоде мы не сможем скакать так быстро, как хотели…

– Пусть! – гордо ответствовала королева-беглянка. – Разве ты не понял, что так небеса дают знамение моим подданным, которые недостойны меня! Королева покидает презренный и ничтожный народ, оставляя ему лишь проклятия!

Судя по этой фразе, Ее Величество умела и любила выражаться высокопарно. Немудрено. Она получила прекрасное классическое образование. Однако в реальных отношениях с врагами либо подданными всем высокопарным речам Абигейл предпочитала кинжал, яд или плаху.

– Знамение так знамение… Одно хорошо – такой дождь все следы смоет, ни одна королевская ищейка не возьмет, – пробормотал Эндрю.

И королева Абигейл со своим любовником пустили коней в галоп под холодным, словно свинцовым ливнем – туда, где близ мыса Тарра ожидала их верная Крапленому Эндрю лодка.

А в опустевшей и разгромленной королевской опочивальне наступила окончательная темнота. Сначала одна за другой погасли с противным шипением свечи. Потом остыли и подернулись темным пеплом поленья камина. И только корона, которую Ее Величество швырнула в камин, странно светилась. Словно была сделана не из золота, а из крошечных кусочков зеркал.

Молчаливых, но все понимающих зеркал.

Молодой и наглый весенний дождь яростно барабанил в незакрытые ставнями темные окна.

Ранняя весна в городах Тарсийского Ожерелья, и особенно в столице, лишена какой бы то ни было прелести и оптимизма. С Бронзового моря дует постоянный леденящий Ветер Перемен, вызывая у жителей прибрежных поселений жестокую непонятную тоску, граничащую с суицидом. Солнце почти не выглядывает из-под плотного войлочного одеяла туч, сыплющего то градом, то неуместным снегом, то ледяным дождем. Леса, сады и даже знаменитые королевские парки выглядят голыми и беззащитными, особенно когда очередной порыв урагана ломает хрупкие деревца и корежит ветви старых исполинов. Основными расцветками на это время года становятся грязно-серый и угольно-черный, и это тоже не добавляет обывателям радости: мало того что по весне традиционно увеличивают налоги, так еще и погода такая, что хоть удавись.

Такое безобразие творится до наступления знаменитых Тарсийских ночей, когда расцветают наконец легендарные и прекрасные цветы – элрисы, когда утихомиривается море, небо распахивает звездные объятия, а наутро вдруг оказывается, что вчера еще мертвая земля сплошь покрылась свежей, пахнущей почему-то девичьей кожей травой и на деревьях лопнули клейкие крупные почки, а небо такое голубое с ослепительным кругом солнца посередине, что больно становится глазам, отвыкшим от ярких красок!

Но до Тарсийских ночей далеко. До травы, новых бутонов в королевском элрисии и праздника цветоводов.

А если ему не удастся решить эту проблему, то, возможно, он больше травы и не увидит.

Никогда.

Главный Советник замычал от еле сдерживаемого бешенства и мутным взором окинул распотрошенную опочивальню Ее Величества. Возле дверей жалкой стайкой притихли полуодетые и непричесанные камеристки, не зная, то ли им уйти и оставить созерена в одиночестве, то ли дожидаться его дальнейших вопросов и указаний.

Герцог Рено, Главный Советник Ее Величества, стиснул пальцы до хруста костяшек и заставил себя обойти опочивальню так, как это сделали бы люди из Розыскной службы – ища приметы и улики, указывающие на то, что и как произошло минувшей грозовой ночью.

Приметы!

Улики!

Ха!

Герцога передернуло от отвращения. Вот она, главная улика – заскорузлый от грязи мужской плащ на королевском ложе! Кому эта улика принадлежала, не нужно и догадываться!

Проклятый распутный плебей!

– Кто из вас главная камеристка? – спросил он, не затрудняя себя еще одним взглядом в сторону сжавшихся перепуганных дам.

Одна из них вышла вперед, суетливо поправляя широкий платок с длинной паутинчатой бахромой:

– К вашим услугам, мой созерен.

– Вы хорошо знаете содержимое шкатулок и шкафов Ее Величества?

– По долгу службы, мой созерен… Да.

– Осмотрите при мне все и перечислите, что пропало.

Главная камеристка не заставила себя просить дважды. Тем более что от одного взгляда герцога Рено ей хотелось превратиться в крошечную зверушку – ушастого улика, известного своим опасливым норовом, – и юркнуть в самую дальнюю норку этого ужасного дворца.

Камеристка перечислила пропавшие драгоценности, а затем вскрикнула, будто ее ужалила бабочка-серебрянка:

– О, слава Тарска! Мой созерен, корона… Ее нет на месте!

Герцог Рено меж тем задумчиво смотрел в потухший камин.

– Корона, говорите? – как бы встрепенулся он. – Подойдите сюда. Взгляните. Не похожа?

Главная камеристка заглянула в камин и пискнула, едва не лишаясь чувств:

– Это она!

– Достаньте, – безапелляционно приказал Главный Советник.

Лицо камеристки стало белым, как знаменитые тарсийские кружева.

– Мой созерен… Я не имею права прикасаться к этой святы…

– Я вам разрешаю. Выполняйте, прах вас побери!!! Или прикажете мне копаться в каминной саже?!

Разумеется, камеристка более не смела возражать. Она извлекла из камина злосчастную корону, имевшую в настоящий момент отнюдь не царственный вид. Женщина держала главную регалию королевства в вытянутых руках, как держат только что выкупанного и при этом неистово вопящего младенца благородных кровей.

– Передайте корону дворцовому ювелиру. Пусть приведет ее в порядок, – приказал герцог Рено. – И убирайтесь все вон! Нет, стойте! Так никто из вас не слыхал сегодняшней ночью шума в опочивальне королевы? Никто не знал о том, что… случится? Наверняка?

– Увы, наш созерен…

– Убирайтесь. И пришлите сюда поломоек, чтобы в опочивальне не осталось ни пылинки, ни соринки. Да, и сообщите дворцовому исполнителю наказаний и провинностей, что вам, как не выполнившим своего гражданского долга, полагается по двадцать плетей. Каждой.

– Да, герцог…

Главный Советник метнул изничтожающий взгляд на главную камеристку, прижимавшую к груди изуродованную корону:

– А вам – тридцать. За отсутствие наблюдательности.

Едва камеристки удалились, бесшумные и перепуганные, как тени (если только тени бывают перепуганными), герцог Рено запер за ними дверь опочивальни и быстро подскочил к гобелену, за которым скрывался тайный ход.

Герцог Рено не стал вспоминать, за какую нить надо тянуть, чтобы гобелен отъехал в сторону, поэтому он просто сорвал его с бронзовых крючков. И столкнулся нос к носу с начальником Розыскной службы капитаном Лавдисом.

– А, капитан…

– Мой созерен…

– Вы уже здесь. Меня радует такая… оперативность.

Слово «оперативность», как и другие новомодные словечки, введенные в обиход тем проклятым магистром, герцог не терпел. Но сейчас оно пришлось кстати. Капитан Лавдис наклонил голову в знак благодарности за похвалу. Он знал, что похвалы от герцога Рено можно дождаться только в самом крайнем случае.

Значит, случай действительно крайний.

– Крапленый Эндрю и Ее Be…

– Чшш!

– …И его спутница прошли тайным ходом не позднее двух часов пополуночи. Вышли у кладбищенской стены, где их ожидали лошади, и быстро поехали…

– Направление?

– Прорабатывается несколько версий. Дело в том, что следы смыло дождем. Но наши следознатцы…

Герцог Рено опять поморщился. Его коробило смешение старого и нового лексикона. «Версии» и «следознатцы»… Бред какой-то!

В прочем, сейчас не в словах дело.

– Они не могли направиться в одно из его поместий? – спросил Главный Советник капитана Лавдиса.