– Входите! – велел он. – Садитесь.

Дощатый пол поскрипывал у меня под ногами; я осторожно подошел к самому маленькому стулу, сел, поставил портфель и стал ждать, когда же он поднимет на меня глаза. Он не шевелился. Где-то тикали часы.

– Вы пришли просто так, – вдруг спросил он, – посидеть здесь, отдохнуть? PI ли вас привело ко мне какое-то дело?

– Д-да… д-дело, – заикаясь, пробормотал я, – господин…

– Можете обращаться ко мне «доктор Фасбиндер» или «господин профессор». Так чем я могу быть вам полезен?

– Меня зовут Берхольм. Артур Берхольм. Я… гм, меня направили к вам. – Мне стало не по себе, оттого что он ни разу на меня не посмотрел.

– Ага! Значит, вы хотите посвятить себя служению Церкви?

– Да, господин профессор.

– Смотри-ка. Сколько вам лет?

– Девятнадцать, господин профессор.

– Свою иронию можете оставить при себе. Всего девятнадцать. И вы уверены, что это ваше поприще?

– Конечно.

– Конечно. Все поначалу в этом уверены. Не понимаю! И как только нормальному человеку такое может взбрести в голову? Вам что, явился святой?

– Не припомню.

– Это уже что-то. А вы хотя бы представляете себе, куда пришли? Хотите стать католическим священником? А вы знаете, что отныне у вас не будет женщины? Никогда!

– Знаю.

– И вы все хорошо обдумали? Мальчик мой, поразмыслите хорошенько, пока не поздно; я не хочу, чтобы через год вы сидели здесь и признавались мне в чем-то неловком и мучительном или собирали подписи за отмену целибата. Все это мы уже пережили. – Он еще ниже опустил голову над столом, как будто пытался расшифровать на нем тайные знаки. – Что за глупость вы придумали. Если вы не уверены в себе до конца, лучше оставьте это! Никто вас не принуждает. Откровенно говоря, я бы хотел, чтобы вы выбросили это из головы. – Сутулостью, круглой спиной и острым носом он напоминал черепаху. Я невольно улыбнулся. – Если я правильно истолковал вашу ухмылку, вы хотите остаться, да?

Я удивленно посмотрел на него:

– Да.

– Хорошо, Артур Берхольм. А почему?

– Это сложный вопрос, господин профессор. Вы хотите, чтобы я отвечал на него не раздумывая, сразу?

– Да, сразу.

Ну почему я попал именно к нему? В соседней комнате сидел симпатичный, любезный человек… – проклятье, вот не повезло! Я беспокойно поерзал на стуле, потом придумал:

– Потому что… дважды пять – десять. Потому что сумма квадратов катетов равна квадрату…

– О нет!.. – простонал он. – Еще один. А может быть, вам лучше изучать математику, или физику, или… стоматологию, или еще что-нибудь?

– Нет, спасибо, – раздраженно ответил я.

– Хорошо. Поскольку я отныне не только ваш преподаватель, но и… ну да, если угодно, духовный наставник, я должен, вне зависимости от того, интересует это меня лично или нет, кое-что о вас знать. Откуда вы родом, где вы учились, чем вы занимаетесь сейчас, весь этот скучный вздор.

Я молча кивнул, потянулся за портфелем, открыл его, достал папку с документами и положил ее на письменный стол.

– Что вы там делаете? – спросил он. – Что это?

– Моя автобиография, – сказал я. – Написана от руки, копия на компьютере. К ней прилагается аттестат и заверенные копии всех нужных документов.

Он медленно поднял голову и посмотрел в мою сторону. Мимо меня проплыл странный невидящий взгляд, я испугался. Он улыбнулся:

– Вы что же, до сих пор не поняли, что я слеп?

Я почувствовал, что краснею, мучительно краснею:

– Нет, я не… Извините, пожалуйста!

– О, мне это льстит, значит, я преуспел в лицедействе. Но вам следует быть более наблюдательным, священник должен безошибочно распознавать притворство. Кстати, свои бумаги можете спокойно оставить здесь, мне их прочитают. А этот разговор мы продолжим в другой раз, мне еще нужно писать письма. И заполнять налоговую декларацию.

– Налоговую декларацию?

– Вас это удивляет? Вы, вероятно, думали, что мы без этого обходимся. Силы небесные, вы обучались в частной школе?

– Да.

– Значит, вы считаете себя остроумным. Скверно. А теперь идите, мы встретимся, и даже раньше, чем мне того хотелось бы.

Я встал:

– Большое спасибо, господин профессор.

Он молча кивнул, склонился над пишущей машинкой и начал печатать. Я зачарованно следил за ним: буква за буквой появлялась на бумаге, явно без единой ошибки. Казалось, он забыл, что я все еще здесь. Ну хорошо. Я повернулся, стараясь не шуметь, и тихо, на цыпочках стал пробираться к двери. На сей раз мне удалось не наступить на скрипучую доску. Я открыл дверь…

– Артур! – Это прозвучало почти дружелюбно. – Он явился Моисею в неопалимой купине, сокрушил Содом, восхитил Исайю. Он любит и ненавидит. Он не арифметическая задача.

Я подождал, но он больше ничего не добавил. Поэтому я пробормотал «до свидания», вышел и закрыл за собой дверь. Коридор был низкий, застланный белым линолеумом; на потолке висели неоновые лампы. За окном в лучах полуденного солнца выделялась серая линия домов. Проходили люди, поодиночке и группами, большинство было похоже на студентов. Я рассматривал латунную табличку с черной выгравированной надписью «Отец Фасбиндер» и пытался вспомнить что-то важное, но так и не смог. Конец коридора терялся где-то вдали, светились белые лампы. На лестнице меня обдал резкий аммиачный запах; у меня слегка закружилась голова, а мысли точно затянуло в небольшой водоворот. На выходе меня ожидала стеклянная вращающаяся дверь; когда я подошел, она открылась сама. На какое-то мгновение я оказался в толпе своих бесчисленных бледных отражений, немного испуганных, с тихим жужжанием круживших вокруг меня; потом я наконец вырвался. Я вздохнул и вышел на улицу.

В станциях метро есть что-то зловещее. Запачканные углы, в которых спят опустившиеся люди, окурки и плевки на полу, хмурый свет, запах нечистот, с которым тщетно борются кондиционеры. Со всех сторон тебя сдавливают незнакомцы, за окном проносится тьма, на другом конце вагона угрожающе громко смеются подростки. А люди: их бледные лица, печальные плащи. Они тут ни при чем; наверху, на улице, они выглядят совершенно иначе. Все дело в месте. Стоит кому-нибудь спуститься под рукотворные каменные своды, и уже трудно поверить, что у него есть душа. Вероятно, причина только в освещении, но признаюсь: ад представляется мне местом, отдаленно напоминающим метро.

Но ничего не поделаешь: мне приходилось ездить на метро по крайней мере два раза в день, утром и вечером. Около шести оглушительный звон маленького будильника разрывал в клочья мой сон; через час я выходил из дому. Улицы казались усталыми и грустными, только на рекламных щитах ухмылялись разноцветные идиоты. Школьники с огромными рюкзаками плелись навстречу скуке; люди в галстуках, с кейсами из искусственной кожи в руках взбирались на подножки трамваев; машины создавали пробки на перекрестках. Нырнуть в метро; как крылья бабочек, разворачивались газеты, двадцать одинаковых иллюстраций, двадцать одинаковых заголовков. Вынырнуть из метро, прочь из тьмы, на волю из подземелья.

А вот и он. Богословский факультет. Он спрятался между безымянным небоскребом, целиком занятым офисами, и рестораном («Закусочная Врампы. Горячие блюда круглосуточно»). Не так давно факультет отремонтировали, и теперь в окнах зеркальные стекла, стены выбелены, в каждой аудитории дорогие проекторы. Утро: лекции профессора Хальбвега по философии, профессора Фасбиндера – по догматике, экстраординарного профессора Миддлбро – по литургике. Обед в закусочной Врампы, горячие, но невкусные блюда. После обеда «История искупительного подвига Христа» у профессора Вальдталля, экзегетика и история Церкви у профессора Плука.

Домой. Заходит солнце, на улицах включаются фонари, на небе загораются первые световые рекламы сигарет и лимонада. Снова нырнуть в метро, снова двадцать одинаковых фотографий во всех газетах, но теперь это утренний номер. Узлы галстуков немного ослаблены, пуговицы на воротничке расстегнуты, лица выглядят постаревшими. Подняться на эскалаторе; вот и ночь. Разогретые полуфабрикаты на ужин, потом новости по телевизору, потом несколько глав «Summa Theologica»[30] или незамысловатого и остроумного детектива. Выключить свет. Мучительный час борьбы с бессонницей, недодуманные мысли, путаные образы, нашептанные демонами из-под подушки. Но к счастью, существует снотворное. Грамм белого спрессованного порошка спустя несколько минут обволакивает тебя нежной химической тяжестью, растворяя все, что в смятении мечется по твоему сознанию, и вот наконец ты соскальзываешь в сон.