Почему методические? Всякую теорию полезно проверять. Есть много обобщений, расширений общей теории относительности. И теоретически они совершенно не исключены. Поэтому отклонения от общей теории относительности в тонких экспериментах возможны. Не то чтобы я их ждал, но сказать, что их нет, думаю, никто не может. Поэтому это не методические эксперименты. Вообще, любая теория тем лучше, чем точнее она проверена. А чем точнее она проверена, тем больше в нее верится. Это дело правильное и необходимое. Наткнемся на отклонения, в том числе и от общей теории относительности, вот будет задачка: что это такое, в чем дело? А это вполне может быть. Это нормальное движение науки. Вы делаете более точный эксперимент, чтобы углубиться в ту область, в которой вы еще не были, по энергиям, или по точностям, и всегда могут быть сюрпризы, таких примеров масса, когда вы натыкаетесь на нечто, чего и не ожидали. Вы думаете, что общая теория относительности верна в данном случае, а оказалось, что она на каком-то уровне перестает быть верной.

Это речь о частных случаях, а как они могут повлиять на всю систему?

Если общая теория относительности сдвинется, то это, конечно, будут капитальные изменения. Общая теория относительности — довольно жесткая теория. Ее расширение — это очень нетривиальное дело. Надо понимать, что это будет связано с новыми полями, с новыми геометрическими сущностями и так далее.

Сейчас всеобщее внимание приковано к такому беспрецедентному физическому эксперименту, как LHC. Осталась ли интересная физика в диапазоне более низких энергий, которые можно изучать на менее крупных машинах?

Конечно. Тут логика развития такая. Физика на малых расстояниях может проявляться в разных экспериментах. Это может происходить либо непосредственно в физике высоких энергий — по энергиям вверх и по расстояниям вниз. Высокие энергии дают возможность нащупывать детали все мельче и мельче. А второй вариант — когда физика на малых расстояниях проявляется в редких процессах, при низких энергиях. Например, слабые взаимодействия, про которые мы сейчас все знаем, впервые проявились в редких процессах бета-распада ядер, нейтронов. А всю картину слабых взаимодействий удалось расшифровать, когда ставились эксперименты на высоких энергиях масштаба 100 ГэВ. В 80-х гг., когда появились ускорители, стала видна вся картина слабых взаимодействий. То же самое и сейчас. Есть продвижение по энергетическому принципу — энергия вверх, это LHC. Но можно и нужно (и экспериментаторы так делают) искать редкие процессы. В данном случае это редкие распады мезонов. В них вполне может проявиться новая физика, этот поиск идет, и не исключено, что в какой-то момент мы увидим новые физические явления, изучая редкие процессы распада, которые уже известны теории, Стандартной Модели. На этот счет была большая надежда на B-фабрики, это электрон-позитронные ускорители с абсолютно не большими энергиями, типа 10 ГэВ, где рождаются тяжелые B-мезоны. Кстати сказать, новосибирские коллеги из Института ядерной физики принимают в этом деле очень активное участие, на первых ролях, вместе с коллаборациями из других институтов. Были большие надежды на то, что B-фабрики обнаружат новую физику, которая в Стандартной Модели не описывается. Пока эти надежды не оправдались, но это не значит, что следующий раунд экспериментов не приведет к этому. Поэтому для низких энергий есть и будут перспективы.

Ранее Вы говорили, что Байкальский нейтринный телескоп — это перспективный проект в области детектирования частиц, прилетающих из космоса. Есть ли продвижение на Байкале?

Продвижение сейчас, скорее, методическое. Это отработка экспериментальной техники, аппаратуры. Сейчас мои коллеги из нашего института, и других тоже, этим занимаются. Есть разные стадии проекта. Есть стадия подготовки, а есть стадия реализации. Сейчас идет стадия подготовки. Нужно понять, как все сделать, как расположить детектор, какие нужны узлы, электроника, чтобы детектор работал. Эта стадия закончится через год-другой. А дальше встанет вопрос финансирования. Можно было бы уже и сейчас начинать, хотя, возможно, и рановато. Но это вопрос буквально года, после, я думаю, они представят полноценный проект, который уже вполне можно реализовывать.

А как обычно в таких случаях разрешается вопрос финансирования?

К сожалению, нормального пути решения этого вопроса в нынешней конфигурации нет. Это достаточно дорогая установка, и организационно непонятно, кто должен принимать решение, чтобы дать средства для реализации такого проекта. Это тупиковая ситуация, которая существует в течение многих лет, когда непонятно, к кому обратиться, кто отвечает за реализацию таких проектов? И это есть проблема. Не знаю, как она решится. Кстати, для новосибирского ИЯФ вопрос финансирования тоже очень больной. У них есть прекрасный проект с-тау-фабрики, они знают, как его реализовать и сделали бы это в вполне разумные сроки. Но встает тот же самый вопрос: куда обратиться, чтобы этот проект можно было утвердить и получить финансирование.

А нельзя привлекать иностранных коллег?

Можно, это нормальная система, но иностранцы никогда не пойдут в проект, если нет однозначного решения о его финансировании, в данном случае в России, местными финансирующими организациями. Если 20–30 будет вложено ими, а остальное — местными, — сотрудничество возможно. А если такого решения нет, то разговаривать, конечно, будут, но реально вкладываться никто не станет. Поэтому, конечно, коллаборация необходима, в том числе с иностранными участниками, но ждать, что они возьмут этот проект на себя, не приходится. Ну зачем, например, европейцы будут вкладывать деньги в новосибирский ИЯФ, если они могут построить у себя соответствующую машину? Это очень сложный вопрос, чрезвычайно больной и тяжелый.

А там света нет, в конце тоннеля?

Есть, конечно, но о нем рано говорить.

Сейчас в СМИ пропиарен проект LHC, однако, известно, что в мире решаются задачи, которые в каком-то смысле не менее важны. Например, проект ITER, который, как ожидается, позволит научиться использовать термоядерную энергию в мирных целях. Почему о нем никто не знает?

Наверное, и про ITER знают. Почему один проект у всех на слуху, а другой нет, я не могу сказать, я не большой специалист в public relations. Хотя, конечно, проект важный, и в своей области обещает продвижение. Я не уверен, что такие проекты надо пиарить, это нормальное развитие науки. Вещь, конечно, дорогая, но что значит в наше время «дорогая»? В масштабе экономик, которые реализуют этот проект, это не безумно большие деньги. Конечно, надо, чтобы люди знали о больших научных проектах, но уж так пиарить, как LHC, наверное, не стоит. Я, кстати, не думаю, что люди из CERN специально этим занимаются.

У них же существуют целые программы для этого: экскурсии и прочее.

В ITER, я думаю, будет то же самое. Просто он еще не дошел до той стадии, чтоб было, куда привести экскурсии. Когда LHC начинал создаваться, такого жуткого пиара по всему миру тоже не было. А когда дело стало подходить к запуску, тут уже и появился всякий интерес.

Это сомасштабные установки?

LHC — это кольцо 27 километров, напичканное сложнейшим оборудованием. Это сверхпроводящие магниты и многое другое. В частности, новосибирские физики принимали в этом участие. ITER тоже масштабная установка. Она более компактная, но не менее дорогостоящая. И при этом не менее технологически сложная. Там тоже есть вопросы в подготовке проекта и его создании, которые до сих пор не разрешены. А это сложнейшая технологическая задача. Я бы сказал, что они по своим масштабам сравнимы. По геометрическим масштабам, масштабам интеллектуальных вложений и финансовых ресурсов.