— Да я не очень-то и смотрел, — Серега рассказывал смущенно, даже немного виновато. — Ну, и обидно было. Дядя Ваня… Иван Петрович, то есть, меня устроил на это место, я месяц проработал, а тут — бац! — постановление: консерваторию закрыть, здание передать под казино. Что-то там с договором аренды…

— Знаю, — сказал Свербицкий.

— Ну, вот и я знал, что завтра все будут вывозить, потому и не больно смотрел. Запер дверь, в вахтерской телик включил… Когда большой рояль начал простенок вышибать, я еще не сразу понял, что звуки в коридоре, а не в телевизоре. Пока дошло, пока выскочил из вахтерской — все уже снаружи были. Кроме электрогитар: они с собой колонки тащили, запутались проводами. При мне последними вылетели. Я тогда хотел перед сменой пива купить — не успел; а сейчас думаю: хорошо, что не успел. Объяснялся бы потом с ментами…

— Затаскали по следователям? — с сочувствием спросил Свербицкий.

— Эти — что! — ответил Серега. — Вот психиатры — те прямо забодали! Три месяца держали, пока опять же дядя Ваня меня не вытащил.

— А он как сумел? — удивился Свербицкий.

— Старые связи. Не всегда же он сторожем работал. Было дело когда-то — учил курсантов в Мозамбике. Откуда, думаете, он про носоро…

Серега замолчал на середине слова, а через несколько секунд появился Петрович с помытой посудой. Убрал ее в рюкзак, взамен вытащил сверток полиэтиленовой пленки.

— Сергей, завесь дверь, — сказал он, — а то задубеем ночью. И так задубеем, но все меньше.

Свербицкий проснулся, как и было обещано, от холода. Под плащ-палаткой Петровича ему предлагали место в середине — он отказался.

Петрович похрапывал, Серега тихонько сопел, в углу под деревяшками попискивала флейта. Светало, слабый свет пробивался сквозь пленку, висевшую в дверном проеме.

Накануне Петрович велел ходить по нужде с оглядкой, но оглядываться было некуда: туман. Торчащий у края болота трухлявый обломок березы, к которому направлялся Свербицкий, сливался с фоном, и отчетливо видны были только черные пятна на стволе, да правее в кустах темнела какая-то неопределенная масса.

Первый луч солнца, встающего из-за леса, осветил болото в тот момент, когда Свербицкий застегивал «молнию» на штанах. В миг туман стал реже, и темная масса в кустах приобрела четкие очертания большого концертного рояля.

Длинный ряд клавиш с поднятой над ними крышкой-клапаном походили на разинутую пасть — Свербицкий сразу же вспомнил все сплетни и байки, ходившие по городу. Вспомнил он и то, что в зале консерватории рояль всегда стоял с закрытыми клавишами, и в ночь, когда ушли инструменты, наверняка тоже, — значит, он научился открывать клапан самостоятельно уже в лесу? Или он всегда это умел?

— Назад, доцент! — раздался у него за спиной крик Петровича. Он оглянулся — голова егеря торчала из двери. Свербицкий шагнул назад и упал, споткнувшись о поваленную ольху.

Рояль медленно — ролики с трудом катились по земле — двинулся к нему и остановился в полуметре перед ольхой. Свербицкий поднялся, сел на изгиб лежащего ствола и протянул руки к клавишам. Было неудобно.

— Чуть ближе и правее, — сказал он. Рояль послушно двинулся к нему.

— Теперь хорошо, — сказал Свербицкий. Он встал, обошел рояль справа, поднял крышку и подпер ее штицем.

— Давай, доцент! Сюда не влезет! — опять крикнул Петрович. Свербицкий, не обращая внимания, вернулся к ольхе и снова сел перед роялем. Положил руки на клавиши, немного помедлил, затем, чуть повернув голову к слушателям, громко произнес:

— Михаил Огинский. Полонез "Прощание с родиной".

Он не доиграл. Где-то совсем близко раздались крики, затрещали кусты.

— Ноги, доцент! — Петрович дернул его за плечо. Свербицкий вскочил, обогнул рояль справа, быстро опустил штиц и крышку, стараясь не стучать. Хотел закрыть клавиши, но в последний момент передумал. Он ударил рояль ладонью по боку:

— Уходи!

Ударил еще раз, отбил ладонь, но рояль, похоже, понял — повернулся и медленно, постепенно набирая скорость, покатился по болоту, качаясь на кочках, как корабль на волнах, и ломая перед собой кусты.

Убегать было поздно, и они спрятались в землянке — прижались по углам в надежде на то, что люди из губернаторской свиты, напав на след рояля, не станут лазить по ельнику. Так и вышло, но один из двоих, бежавших последними, все-таки заметил схрон.

— Саня, а это что? — спросил он другого.

— Землянка, — сказал Саня. — А там, похоже, сидит, кто играл.

Он шагнул к двери, доставая из кобуры пистолет, и с этот момент пронзительно запищала флейта.

— Дудка! — воскликнул Саня, убирая пистолет. — Нет там никого, кто к ней полезет?

— Гранату бы ей, — сказал другой.

— Гранату, положим, жалко, а петарда найдется, — ответил Саня.

Он вытащил из кармана штанов петарду, обмотанную скотчем. Между слоями скотча были густо насованы гвозди — тому, кто окажется рядом, не поздоровится. Достал зажигалку, щелкнул, и в этот момент там, куда укатил рояль, раздался тяжелый удар, и сразу — вопль, почти нечеловеческий. Затем — снова удары, крики, гул басовых струн и стрельба. Причем очередями.

— Быстро туда! — скомандовал Саня. Уже почти на бегу он поджег фитиль и бросил петарду в проем.

Ее поймал Серега, чуть помедлил и швырнул вслед убегающим. Наверное, он просто хотел выбросить ее наружу, но перестарался; или, может быть, обжегся фитилем. Петарда взорвалась в воздухе, метрах в полутора над землей и в полуметре от бритых затылков Сани с напарником.

— На кордон! — скомандовал Петрович, и они рванули в сторону кордона…

Свербицкий стоял на балконе и курил.

Вообще-то два года назад он бросил. Когда закрыли консерваторию, пришлось уйти сторожем на автостоянку, и курить он бросил, в числе прочих причин (смешно сказать), еще и ради экономии. Конечно, сторожем он зарабатывал больше, чем доцентом, но, пока была консерватория, еще больше он получал от частных уроков — в основном их брали абитуриенты. Теперь этого дохода нет, поступающие учиться платят в других городах другим доцентам.

А события последних дней шли таким густым косяком, что стоило взять паузу, хотя бы в формате перекура.

…Когда прибежали на кордон, Петрович сказал:

— Значит, так. Мы тут сидим с позавчерашнего вечера, всю дорогу квасим.

Он вытащил несколько пустых бутылок, пару полных, закуску, какую нашел (а нашлось немного), и они принялись добросовестно маскироваться. Когда до кордона добралась охрана губернатора, никто бы уже не усомнился, что они здесь пьянствуют третий день. О чем-то они говорили с охранниками — кажется, о губернаторе, который напал на рояля, или, наоборот, рояль на него напал, а перед этим сам собой что-то играл в лесу.

Или не было этих разговоров? Свербицкий вообще ясно помнил события только до кордона, а потом с того момента, как проснулся у себя дома, обнаружил под кроватью располовиненную пачку «Явы» и не удивился этой находке. Находка была очень даже в тему, и не только из-за событий на болоте.

Как раз накануне этой прогулки закрылась стоянка, на которой Свербицкий работал сторожем. Зять губернатора, владелец почти всей индустрии развлечений в области, собрался строить на этом месте боулинг, или стриптиз-бар, или, может, то и другое вместе. Жизнь сделала полный круг, и даже имя человека, из-за которого Свербицкому снова приходилось менять работу, было то же самое.

Он стоял на балконе и курил «Яву». Бабье лето продолжалось, спешить было некуда, и с балкона на втором этаже, к тому же ближайшего к углу дома, наблюдалась жизнь во всех ее проявлениях. За углом проходила улица, не слишком широкая, но оживленная — выезд на Московское шоссе. Днем обе крайние полосы занимали припаркованные машины, для движения оставалась только середина, и транспорт стоял в пробках. Но дважды в день улица пустела: утром, когда кортеж машин проезжал от губернаторского загородного дома к областной администрации, и вечером, когда губернатор ехал домой.