– Никогда мне не было так больно! Так ужасно больно...

– Держись, – сказал я. – Сейчас станет легче.

Я вогнал ему еще одну ампулу. Казалось, лекарство подействовало тотчас, и мне было видно, как черты его лица разгладились. Он открыл глаза и пристально взглянул на меня.

– Я тебе здорово не нравился, да?

Я устало протер глаза рукой, снимая сон.

– Какая разница?

– Наверное, да. – Он слегка улыбнулся. – Невозможно всех расположить к себе.

Я взглянул на часы и удивился: было уже два часа тридцать минут ночи.

– Поспи еще, недолго осталось ждать.

Он меня не слушал и заговорил так тихо, что мне пришлось приблизить ухо к его губам, чтобы услышать его слова:

– Я рад, что пошел с вами, Морган... Герои, все ребята – герои. Горжусь, что служил с ними. И ни о чем не жалею...

Он еще что-то говорил, но так неразборчиво, что понять было невозможно. Прошло еще минут пять, и он тихо умер.

Лицо Ольбрихта в свете лампы было мрачным.

– Что теперь?

Я потянулся за сигнальной лампой.

– Хочу попробовать наладить связь с берегом. Надо посмотреть, какая погода.

Дождь перестал, по темно-фиолетовому небу плыла полная луна, и все оно было усеяно яркими холодными звездами. Ветер утих, но небольшой шторм продолжался – море никогда не успокаивается сразу.

Лунный свет позволял видеть на некоторое расстояние, однако остров был погружен во тьму. Ни единого огонька. Я ожидал, что Эзра уже готов выйти за нами, да и на борту «Моргана» был прожектор – и никого...

Я стал непрерывно сигналить лампой, делал это двадцать минут или около того, – просто маячил, не передавая сообщений. Не было необходимости: они и так знали, что мы здесь.

Лишь поняв, что там что-то случилось, я перестал сигналить.

Скалы ушли под воду. Волны громко чмокали в днище нашу «Гордость Гамбурга», и корпус корабля тяжко постанывал от этих прикосновений. Беда вернулась и подступала все ближе.

Было примерно половина четвертого, когда я вскарабкался обратно по палубе, зашел в рулевую рубку и стал рыться в рундуке с сигнальным имуществом. Вода повредила большинство коробок с сигнальными патронами. Мне удалось отыскать четыре штуки, которые не были испорчены, и ракетницу, и я вернулся на палубу. Уровень моря уже был тот же, что и в то время, когда Эзра забрасывал нас с «Оуэна Моргана» через борт на палубу, только теперь вода неуклонно прибывала. Судно задвигалось, корма стала слегка подниматься. Теперь уже палуба не была такой покатой. Я подошел к борту и дал сигнальную ракету. Она медленно опускалась на парашютике и освещала все вокруг в течение полминуты.

Зрелище было ужасающее. По мере того как рос прилив, забурлил Мельничный жернов, волны неслись скачками одна за другой; казалось, это огромная река в половодье. От такой пляски судно трясло каждый раз, когда оно получало толчки волн, отзывавшиеся зловещим, глухим лязгом, разносящимся по всему корпусу. Когда ракета опустилась в море, я попробовал выпустить и остальные, но ни одна не сработала.

Я подождал в темноте, глядя, как заволакивается тучей луна, прислушиваясь к жуткому плеску Мельничного жернова, ощущая, как дрожит под ногами палуба; я точно и безнадежно знал – близок миг, когда прилив подхватит и сбросит судно с рифа, а море поглотит его бесследно.

Я вернулся в бар. Ольбрихт спросил:

– Их нет?

Я отрицательно мотнул головой, и он, проглотив остатки рома из бутылки, вздохнул.

– Смешно, – добавил он, – но я никогда не допускал мысли, что утону вместе с кораблем.

– Мы будем вместе.

– Но можно ведь что-то сделать! Гляньте еще раз. Не могут они бросить нас вот так!

Я знал, что у него на уме, но молча вышел. Звук выстрела – и все кончилось. Для него.

Корабль слегка покачивался с боку на бок и вдруг резко накренился так сильно, что одно кошмарное мгновение я думал, что он перевернется и увлечет с собой меня.

Море бушевало вовсю; прислушиваясь к его рокоту, я вспомнил тот знаменитый случай со мной и Симоной, перед войной, когда прогулочная лодка перевернулась, а Мельничный жернов нас спас. Может, и на этот раз он сделает то же для меня? Надежды в такую погоду мало, однако лучше действовать, чем ждать.

Я вернулся к Фитцджеральду. Мне нужен был его спасательный жилет; два жилета лучше, чем один, – я мог бы отправиться в море с дополнительным запасом плавучести. Мне удалось снять его без особого труда, и я напялил второй жилет поверх своего.

Ольбрихт, упав лицом на стол, так и лежал. На его затылок невозможно было смотреть. Я прошел по наклонному полу и пошарил за стойкой среди бутылок, ища чего-нибудь выпить. Через некоторое время потух фонарь.

Я вернулся на палубу, зажав в руке первую попавшуюся бутылку, и выдернул пробку зубами. Это был дрянной немецкий шнапс, по вкусу похожий на моющее средство. Я встал около борта, глотнул сколько влезло и смотрел, как поднимается вода и бурлит Мельничный жернов. С полбутылки я сумел одолеть, и, когда вышвырнул ее в море, в желудке у меня горело. Ну что ж, на некоторое время спасет от переохлаждения.

Я намеренно оставил на себе всю одежду и теперь, взяв сигнальную лампу, послал короткое сообщение обычным кодом Морзе: «Корабль гибнет. Вынужден спасаться вплавь. Морган».

Я мог бы передать больше, но внутренняя предусмотрительность не позволяла. Эзра со Штейнером и остальные вернулись бы за нами, если бы могли. Не вернулись – значит, что-то помешало.

Радль? Снова Радль. Все здешние неприятности – его рук дело. В этом я был уверен. Я стянул с головы на шею глазную повязку из прорезиненной ткани, перебросил лампу через борт и сам прыгнул вслед за ней.

Второй спасательный жилет спас мне жизнь: благодаря добавочной плавучести я хорошо удерживался на поверхности и мог свободно дышать, как бы волны ни захлестывали меня.

Меня втянуло в Мельничный жернов и понесло со страшной скоростью. Скорость течения составляла девять или десять узлов, поскольку расстояние, которое я пролетел за считанные минуты, было невероятно велико.

Луна все еще ярко светила, и видимость значительно улучшилась, так что, когда я вознесся на гребень волны, мне был виден форт Эдвард со стороны бухты. И снова я опустился в морскую долину, меня подхватило течение, во власти которого я чувствовал себя беспомощным, как деревянная щепка.

Сначала было не особенно холодно – надо отдать должное одежде. Холод пришел позже, но я старался поменьше двигаться, чтобы сохранить теплоту тела.

Человеку, которого несет морское течение, заняться нечем. Часы у меня были водонепроницаемые, со светящимися стрелками; посмотрев на них, я неожиданно обнаружил, что нахожусь в воде уже двадцать минут. На востоке сквозь черноту неба начинал пробиваться рассвет. Еще одна огромная волна высоко подняла меня, и я бросил последний взгляд на «Гордость Гамбурга». Корабль все еще сидел на Остроконечных скалах. А за ним надвигалась огромная стена воды из Атлантики, сметая все, что попадалось на пути. Она обдала риф огромной завесой брызг, а когда схлынула, «Гордость Гамбурга» исчезла навсегда.

Время перестало существовать. Я отдал себя на волю течения – пусть несет, куда хочет. Когда-то оно вынесло нас на берег Штейнера – вынесет ли теперь?

«Берег Штейнера»? Странно, что я никогда не мог думать о том месте как-либо иначе. Время – вещь относительная. За короткое время может случиться то, чего не будет во всю оставшуюся жизнь.

Теперь я здорово застыл, лицо и глаза разъедала соль. Видимость была не очень хорошей, луна спряталась, наступал рассвет, утесы казались темными тенями; форт Мари-Луиза выступал над ними мертвой громадой прошлого.

Если меня не выбросит на берег, то отнесет к дальнему краю течения и я проплыву мимо юго-восточной оконечности острова, а там, в отдалении, уже берег Бретани. Уж туда-то меня доставит как пить дать, но не слишком скоро и в виде замороженной туши, годной лишь на съедение рыбам.