Несмотря на явную доброжелательность врача, Джон не мог поверить, что о нем кто-то печется, кроме мамы. Врач снова увидел бесполезность своих уговоров и решил упрятать его на недельку в госпиталь отдохнуть.

Однако на следующее утро доктор почти не удивился, не обнаружив своего пациента на месте.

— Удрал? — спросил он у медсестры.

— Да, доктор, — сокрушенно подтвердила та.

— Иначе и быть не могло. Как говорится, спаси его, Боже. Он не способен на жалость к себе. Потом, может, и поймет, но и тогда ничего не сделает для себя.

— Простите, доктор. Я слышала, что вы с дочкой были на его концерте. Говорят, девицы безумствовали? Ужасно! Неужели вы не возмущены? Куда приятнее, по-моему, слушать прежних певцов.

— Знаете, я тоже так думал еще два дня назад. Я не хотел пускать дочь на концерт. Я был «наслышан». А потом, видя ее расстроенное лицо, решил пойти с ней. Так вот. Это — нечто. Мальчик невероятно, нечеловечески талантлив. Ему отпущено на двоих.

— 0-у! Я могу сказать вам. Он — половинка.

— Бог с вами, сестра?!

— Да, он близнец. Правда, его братишка умер при рождении.

— Бедный малыш. Его удел — пение и одиночество. И немного найдется людей, которые смогут понять его до конца и не отравлять ему жизнь.

— Аминь, доктор. Никогда не знала за вами проповеднического таланта. Вряд ли объект того стоит.

Врач посмотрел на свою собеседницу растерянно и грустно и вышел из палаты, не подозревая, что беглец еще находится рядом в укромном уголке и слышал весь разговор.

Было над чем подумать. Но откуда-то из глубины вдруг всплыло — не поддавайся, раз дашь себе поблажку, и пойдет.

Решено, все обойдется. И Джон стал учиться уходить от себя, но совсем противным, нежели тот, что советовал ему добрый эскулап, способом. Дорожное происшествие и шок как последствие. Долой! Едем дальше. Вечером концерт. Тяжелейшая ангина. Снова побег из госпиталя. Вечером концерт. Жестокое отравление: трясущиеся руки, подкашивающиеся ноги и сердце, делающее опасные маневры… Обойдется! Вечером концерт.

Беснующаяся публика. Горящие фосфорическим блеском глаза фэнов. Однажды среди этих глаз Джон внезапно увидел одни — холодные и оценивающие. Не глаза — доллары. Это не фэн.

Когда он вернулся домой, Сэм вызвал его к себе и сказал:

— Мой мальчик, тобой заинтересовались люди одной из ведущих фирм. У нас для тебя нет перспектив. Человек, который хочет поговорить с тобой, обещает, что, если вы договоритесь, ты будешь петь все: кантри, блюзы, популяр.

— А госпелы?

— Ну-у, этого я не знаю.

— Босс, вы очень добры ко мне, но, может, я вам больше не нужен?

— Не будь дураком. Тебе нужна дорога, а не колея. Да и то ты эту дорогу будешь раздвигать для себя. Любую. Все. Иди. Подумай. Поговори со своими. Завтра днем Полковник — так его зовут на фирме — будет здесь. Ему нужен ответ.

Джон вышел в смятении. Вот оно! Сэм давно готовил его к большому будущему. Домой, посоветоваться со своими! И тут же понял — родители сейчас не советчики. Решение должно исходить только от него.

Его машина была припаркована на стоянке возле «Дайта». Стоянка напоминала этакое кадиллаковое гнездышко: серебристо-синий — Джерри, палевый — Карла, алый — Мэка.

Ребята! Как можно было забыть о них?! «Миллиондолларовая четверка». Они никогда не пели вместе, но прозвище привилось. Они пришли позднее. Сэм оказался прав — души прилетели. Только одного не учел шеф «Лайта»: души эти не были ба бочками. А возможно, расчет был на его продолжение? Сэм любил пестовать таланты.

Джон вихрем влетел в студию. Ребята сидели с пастозными физиономиями, потягивая пепси через соломинку.

— Я написал для тебя песню, — сказал Карл. — Шуточную. Про ботинки.

— И я, — откликнулся Мэк. — Про ритм. Твой ритм.

— Я ничего нового не написал, — виновато вставил Джерри, — но все мои пес ни в твоем распоряжении.

— Но я еще…

— Ну и осел, — перебил Карл. — «Дайт» уже не тянет на тебя. Нельзя же всю жизнь гонять по городам в поисках ангажемента. Думать думай, но не вздумай отказаться. Давай-ка, спой что-нибудь из госпелов.

Джон сел за рояль. И этому он выучился сам. По слуху. Он знал, что госпелы и спиричуэлс лучше петь под рояль.

Через час Сэм вместе с Марион зашли в студию. Четверка пела. Вошедшие уселись на краешках стульев. То была грустная минута — предстояла потеря. Наверное, так ребята поют последний раз.

Джон вел тему, остальные пели гармонию. И простой текст гимна уплывал по адресу — к Богу.

Лица у четверки были отрешенными. У Джона глаза закрыты, брови образу ют прекрасную скорбную линию. У Мэка взгляд словно проходит сквозь стены. Лицо Карла искажено гримасой боли, от которой кожа туго натянулась. Лицо Джерри в крупных, почти обронзовевших складках.

Разные они, но, когда изредка поют вот так, сердце Сэма заходится от счастья: вот он, вот классический пример «южного звука»: смеси гнусавости кантри и протяжной дынной мягкости госпелов.

Последняя нота взлетела вверх, закрутившись каким-то немыслимым пируэтом. Тронув клавиши легким прощальным прикосновением, Джон поднялся, обвел всех взглядом, бросил короткое «до завтра» и вышел.

Утром он сказал Сэму:

— Ну что ж, заключайте контракт.

— Они предлагают следующие условия…

— Прошу прощения, босс, я не буду вникать в это. Я верю вам во всем. Это хорошо?

— Малыш, ты осел. Я просто обязан тебе сказать. Моя студия получает тридцать пять тысяч, ты — пять тысяч в качестве аванса. Но дело не во мне и даже не в студии. Для тебя хорошо, что ты получишь возможность петь все и как ты захочешь. Ну, слава там. Деньги. Но будет и другое: назойливая реклама, постоянное вмешательство в твою жизнь.

Контракт был подписан на три года. С этой минуты Джон получал личного менеджера, массу студий для записи, возможность выступлений на телевидении и в главных концертных залах страны, а купившая его фирма — право на переиздание всех пластинок, вышедших на «Дайте».

К концу первого года работы на новой фирме Джон записал диск, который сразу же возглавил национальный хит-парад. В записи участвовал знаменитый квартет — «Айрсы», но аккомпаниаторы были прежние: Скотти, Билл, Джой. Вещь получилась необычной. Звук, слегка запинающийся и икающий, будто шел со дна гигантского колодца, причудливо размываясь.

Он был доволен и решил как-то отблагодарить ребят из квартета:

— Я хотел бы, если не возражаете, записать с вами еще несколько пластинок, конечно — если вас устраивает работать со мной.

Лишь спустя несколько лет Гордон, глава квартета, признался:

— Знаешь, мы тогда не обратили никакого внимания на твои слова. Даже не запомнили твое имя. Для нас это была Работа. И только.

Джон снова, теперь уже в качестве собственности другой фирмы, со своими старыми друзьями, среди которых был теперь и Рэд, выступал в разных городах Юга. И откуда ему было знать, что скоро предстоит покорять Север. Единственное, что они тогда знали, была езда, езда, езда.

Но Полковник не зря сидел в своем офисе. Он добился для питомца возможности выступления на телевидении. Когда все организационные вопросы были улажены, Полковник послал телеграмму с приказом прибыть как можно быстрее. И Рэд, исполнявший обязанности драйвера, погнал машину на Север.

Дождливым и холодным был день его первого выступления на телевидении.

Они приехали задолго до начала. Никогда еще Джон так не боялся провала и поминутно заглядывал в зал. А зал был почти пуст. Хотя его имя было афишировано, оно привлекло мало внимания. Город Городов не знал его. Эту северную громаду предстояло завоевывать.

Джон потерял контроль над собой. Снова ногти были обгрызены под корень, на глаза то и дело навертывались слезы. Друзья не могли к нему подступиться. Ждать было нечего. Забившись в угол, он причитал:

— Все, все, все… Провал. Ухожу водить грузовик. Внезапно перед ним возникло буратинье лицо Скотти, искаженное какой-то идиотски-счастливой гримасой: