И, испугавшись конфликта, Полковник — впервые, может быть, в жизни — вынужден был пригласить компанию в бар. Питомец поднялся и сказал:

— Сегодня мой платежный день.

Мысль о том, что платит Полковник, была непереносима. Нет, у них разные счета в банке и в жизни.

Пока компания пробиралась к стойке бара через подростков, томящихся там, Джон быстро взглядывал по сторонам. Разговор его стал возбужденным и неожиданно громким. Он сознавал, что смешон, но поделать с собой ничего не мог. И никто, абсолютно никто из молодежи не обращал на него внимания. Нынешние тинэйджеры не знали его.

Горько усмехнувшись, Джон взгромоздился на табурет.

— Не твоя публика, а? — наклонившись к боссу, проговорил Рэд. Джон кивнул, потягивая пепси через соломинку. Говорить не хотелось. Голова стала тяжелой. Нахлынула апатия.

— Господи, кто может выдержать? Я… Кто может помочь? Никто? Никто. Прис? Я не хочу, чтобы она была на этом концерте и даже смотрела его по телевизору. Я не верю в себя. Я разучился петь.

Глаза уплыли далеко-далеко. Взор стал хрустальным. И первым это увидел Скотти. Нельзя было оставлять Джона в таком состоянии. Лучше взрыв. И Скотти пошел напролом.

— Эй, Полковник! Вы хорошо продумали подбор публики?

— Боже, мальчуган! Что ты несешь? Подбор публики… Каким образом? Его окружать будете только вы. Вы же и будете создавать общий фон.

— Между прочим, стоило бы пригласить красоток, с которыми он снимался. Реклама бы выстроилась ого-го! — и Скотти исподтишка взглянул на лицо старого друга.

Лицо это болезненно пожелтело. Скотти понял — слова дошли. Сейчас наступит реакция…

— Дружище, Скотти, — раздался тихий страшный голос, — ты-то знаешь меня лучше других. Я что, только и гожусь теперь для роли героя-любовника и племенного жеребца?..

Глаза и щеки Джона горели. Скотти сидел, опустив голову.

— Скотти, ты слышишь меня? Зачем ты говоришь так? Может, ты и вправду так думаешь? Может, по-твоему, мне не надо возвращаться? — вдруг спросил Джон, и голос его сорвался.

Скотти, не поднимая глаз, покачал головой.

— Тогда зачем ты обижаешь меня? — печально проговорил Джон. Скотти не был готов ни к такому вопросу, ни к дрожи в голосе друга. Он вздрогнул, словно от удара. В маленьких глазах прыгал еще озорной огонек от удачной провокации. И Джон понял — Скотти решил разрядить обстановку любым способом.

— Скотти, дружище!

— Прости, я не хотел обидеть тебя.

— Добрый старый дружише!..

Ребята уставились на них, не понимая, что происходит. Начала разговора они не уловили. Полковник остро глянул на друзей — сцену объяснения пора было прекращать. Джон и Скотти поймали этот взгляд одновременно. Тонкая рука Короля мягко коснулась костлявой руки Скотти.

— Идем, дружище. Кажется, пора начинать.

Но пора еще не пришла. Заглянул продюсер и увел куда-то Полковника. По том примчался помощник продюсера и утащил ребят смотреть — удобна ли сцена.

Джон снова остался один. Подошел к своему столу, заваленному поздравительными телеграммами. Фэны были счастливы. Его выход на сцену был и их звездным часом. Однако сейчас читать их послания он не мог. Внутренняя дрожь не да вала сосредоточиться. И он бережно начал складывать их в шкатулку.

Медленно раскладывая телеграммы, он вдруг наткнулся на надпись, сделанную красным фломастером: «Прочитать перед концертом». Он вскрыл бумажную по лоску и увидел подписи — Мэк, Джерри, Карл. Его друзья. Его юность. Сегодня их здесь нет. Да и чего бы им стоило собраться вместе?! После стольких лет. Пути их давно разошлись.

Джерри пережил подлинную драму — остракизм, когда женился на своей родственнице. С ним расторгли все заграничные контракты. Возвращение на родину тоже было омрачено — выступления его были запрещены. Джерри подался, как и Джон, в кино. Но его контракт был гораздо короче, чем у Джона, и он давно вернулся на эстраду.

Мэк значился теперь в списках первых кантристов страны. Его кантри-баллады были подчас страшны. И успех его был бы необъясним, если бы публика не была заинтригована. Мэк никого не подпускал к себе близко. У него не было потребности в людях. Детство его было суровым — нежности не допускались в этой семье. С ним никогда не носились, не облизывали. Он знал, что такое — драться с мальчишками до кровянки. Умел постоять за себя. Он был Геккльберри. И его баллады были пропитаны этой бравадой. Карл называл их эстрадно-уголовными.

Сам Карл вышел из кантри, а затем стал рокером. И попал во «второй эшелон». Что-то не сложилось. Будучи талантливым композитором, Карл не стал талантливым исполнителем. Он не верил в серьезность собственной музыки. Не было у него и комплексов, связанных с детством, с жаждой утверждения себя. После нескольких лет забвения Мэк взял Карла в свое шоу.

Тройка писала: «Ты наша надежда, гордость Юга всей страны; мы приветствуем твое возрождение, тебе  ты должен своим учением возродить учеников своих; удачи тебе. Мэк, Карл, Джерри».

«Ишь ты, нашли струнку», — подумал Джон.

Ребята неоднократно заявляли даже в печати, что все рокеры — его ученики. Даже теперь, когда каждый шел своей дорогой, они по-прежнему считали Джона учителем.

«Жаль, нельзя начать сначала. Может, пели бы вместе», — сентиментально подумал он. И туг же покачал головой. Нет. Начиная вещь, он никогда не знал, как сделает ее. Каждый раз песня звучала иначе, чем прежде.

Никто, включая его самого, не мог знать — как пойдет. Песня выходила из повиновения, оборачиваясь новой мерцающей гранью. Музыка вела его и заставляла забывать обо всем. И, конечно, он был жалким идиотом, когда позволил Полковнику настоять на киноконтракте.

Эта мысль снова вернула его в гардеробную. Где они все? Посмотрел на часы. Такая пропасть времени!!!

Бережно положил послание друзей в ту же «сувенирную» коробку, где лежа ли и прочие телеграммы. Слабость, конечно, но она всегда была при нем во время концертов. С первых гастролей.

Закрыл шкатулку. Включил весь свет и сел гримироваться. Отражаясь от зеркала, свет резал глаза, выбивая слезы. Правый покалывало. Легкая эта колющая боль появилась год назад. Джон относил такие явления за счет перегрузок при съемках — чересчур яркий свет юпитеров. Однако зрение не ухудшалось, и беспокоить врачей он не стал. Изредка глаз слезился, но еще с юности он не считал для себя возможным обременять занятых ученых людей.

Джон закрыл глаза, давая им возможность привыкнуть к яркому свету, и в этот момент рядом на столе грянул телефон. Он машинально поднял трубку.

— Да? — пытаясь изменить голос, произнес он.

— Дорогой, ты так и не научился играть, — сказал голос Прис. Вздрогнув от насмешки, Джон все же вздохнул с облегчением; свой голос. Жена продолжала щебетать:

— Лиз сегодня тиха невероятно, словно понимает, что ее папочка готовится к решающей битве за звание артиста.

Снова легкий укол. Такая манера разговора стала присуща ей с тех пор, как родилась Диз. Она мгновенно поняла, что дочь для него — все. И что бы ни было между ними, один только вид лепечущей дочурки утишал гнев, снимал усталость, заставляя идти дальше.

Он вспомнил, как хотел сына. Хотел, чтобы парень играл в футбол, дрался с мальчишками. Потом бы получил хорошее образование и выбрал умную специальность. Возможность сценической преемственности Джон исключал полностью. Жутко было помыслить, что его ребенок окажется на сцене. Только не певец.

Родилась дочка, и он вдруг почувствовал, что внутри лопнул нарыв, назревший за последние безрадостные годы в кино. Джон понимал: дочь не пойдет по его стопам. Прис с присущим ей изяществом займется дочкиным будущим.

— Не волнуйся, дорогой, — сказала Прис. — Удачи тебе.

Изящество жены изменило ей на этот раз. Удача… Это понятие определило жизнь их нации. Другого мерила не существовало. Удача — успех. Словно не было понятий — счастье, радость. Когда-то, встретив Прис во время своей службы, Джон был поражен, насколько эта маленькая, похожая на статуэтку круглолицая девочка не интересуется рекламой. Она казалась очень одинокой, и поначалу Джон думал, что Прис растет без матери.