– Развеяться. Познать все грани айтишной Вселенной.

– Как бы не так! Ты знаешь, сколько тестер получает и сколько – программер? Это несопоставимые цифры. Она свой гонорар добровольно урезала втрое.

– И?

– И – мораль сей басни: наша стрекоза буйно помешанная.

– Это все? – Я был слегка разочарован.

– Нет, вы только посмотрите на него! Мой юный любитель сенсаций! Тебе разве мало? Объект слежки выведен на чистую воду, зло наказано, добро торжествует…

– Насчет «выведен на чистую воду» я бы не спешил…

– Почему? Скачет по работам, на контакт не идет, к карьере равнодушна, к деньгам – тоже. Ее бросает из программеров в тестеры, из тестеров в программеры, потом из программеров несет в вэб-дизайнеры… Она виляет, как сдутое колесо. О чем спорить? Это помешанная, тут и к бабке не ходи.

– Ты ничего не сказал по поводу книги.

– Да, тут ты прав. Глухой номер.

– А что говорит ее, то есть твой, дядя?

– Не пори ерунды! Сунься я с расспросами, он мигом все просечет. Он дядька не промах.

– Они вдвоем живут?

– Нет. Есть еще Тим и Чио.

– Чио – это такая девушка, похожая на волан?

– Гм… даже и не знаю, что тебе ответить. Там есть еще Лева, но на волан он похож меньше всего. И является время от времени некий Черныш, то ли юрист, то ли врач, то ли просто друг семьи…

– Что за птица?

– Дрозд.

– Ладно, ты говоришь, твой дядя – человек состоятельный…

– Ничего подобного я не говорил.

– А чем он занимается?

– Ничем. Живет в свое удовольствие.

– А деньги на удовольствия у него откуда?

– Не знаю. В молодости он был то ли шутом, то ли поваром. В общем, человек с артистической жилкой, как и вся наша семья.

– И теперь он прожигает жизнь на скудную пенсию шута?

– Может, он откладывал на черный день.

– Как и вся ваша семья. Кстати, давно хотел спросить: как получилось, что он карлик? У вас в семье, кажется, все очень рослые.

– Он был слабенький с детства, и как-то раз неудачно упал. В результате – перелом шейки левого бедра и эффектная внешность на всю жизнь. Что же касается Жужи…

– Да, почему она увольняется?

– Кто знает? Чужая душа – потемки, как сказал поэт. Тем более, когда крыша поехала…

– Но она ведь как-то аргументировала это дело своим работодателям?

– О да. Стандартный набор и явно не из ее лексикона. Все эти «перспективы» и «новые горизонты» явно притянуты за уши. И вот еще что. Мне тут звонили… Из номера четвертого и пятого. Какие-то типы… Я дал им твой телефон.

– А что им нужно?

– Не знаю. Что-то темнят… может, надеются получить с тебя возмещение морального ущерба.

– Не дождутся, – ухмыльнулся я.

– Ну, а я так точно нуждаюсь в возмещении, – расплылся в улыбочке он.

– Улитка, уймись! Я же давал тебе на «непредвиденные расходы», и даже сверх того! А ты и потратился только на капуччино. И то, зная тебя… Не удивлюсь, если платила девушка.

– За кого ты меня принимаешь? – наигранное возмущение. – Обе кружки за счет заведения! Хозяин у меня в долгу. И вообще, непредвиденные расходы моральной стороны вопроса не касаются. Моральный ущерб – совсем другая петрушка. Копаться в грязном белье – удовольствие на любителя. Организм мой истощен.

Вздохнув, я полез за кошельком. Иллюзия собственной чистоты – дорогое удовольствие.

Номер пятый не замедлил объявиться. Светало. Очумело горланила какая-то птица за окном. Я посмотрел на часы – пять утра. Мобильный с неизвестным номером на экране угрожающе вибрировал и тыкался в подушку. Я почему-то сразу решил – номер пятый.

– Вы, собственно, кто? – без экивоков приступил он.

– А вы, собственно, кто? – Мне тоже палец в рот не клади, особенно на рассвете.

Пыхтение, обиженный выдох. Назвал свою фамилию.

– Бизе – как композитор?

– Безе – как белки с сахаром.

– Как поэтично. Вы француз?

– Я украинец. Вас это смущает?

– Нет, с чего бы вдруг?

Помолчали.

– Вы знаете, который час? – не вытерпел я.

– Не в том дело.

– А в чем?

Что за псих? – мелькнуло на задворках сознания. Птица продолжала горланить.

– А в том, что на днях один субъект звонил ко мне на работу – студия «Кролик и Ко» – по поводу Жужи… Он дал мне ваш телефон, как заинтересованного лица. Вы ведь Евгений?

– Допустим, я.

– Тогда, возвращаясь к первому вопросу…

– К первому? А, ну да… Я Жужин друг… в некотором смысле… то есть, можно сказать, хороший знакомый… по работе.

– И что же, хороший знакомый, вы на всех сотрудников заводите личное дело?

– Н-нет.

– Вы этим по долгу службы занимаетесь или, так сказать, по велению души?

– По велению… То есть…

– Ясно. А скажите, сколько она у вас работает?

– Около месяца.

– Ага… Ну что ж, пора.

– Что «ага» и что «пора»? – Я поднялся, с силой захлопнул окно, оборвав адские птичьи трели на самой высокой ноте.

Другая пташка тем временем продолжала:

– Ничего. Вы, главное, не нервничайте.

– Я вас не понимаю… Зачем вы вообще звонили?

Оба мы психи, – мелькнуло на задворках сознания еще раз.

– А вам и не нужно понимать. Всего хорошего, хороший вы мой.

– Постойте, мне о многом нужно вас спросить. Это очень важно. Вы хорошо знаете Жужу? Не могли бы мы…

– Не могли бы. И вот еще что: на этот номер не звоните. Это не мой телефон… Все. Мне нечего больше вам сказать.

Короткие гудки. Я, конечно, сунулся по запретному номеру. Голос на том конце был сонный, злой и женский: «Нет. Здесь не живет. Выясняйте сами» – и снова гудки.

Номер четвертый заявил о себе в тот же день. Он долго и занудливо здоровался, рассыпался в извинениях и юлил, прежде чем перейти к делу. Меня не покидало ощущение, что он выдолбил в моей голове небольшое отверстие и вкрадчиво затащил туда свои влажные ворсистые телеса. Еще разговаривая с ним по телефону, я не мог отделаться от брезгливого чувства, будто говорю не с человеком, а с каким-то червяком, скользким кольчатым слизнем. Его блеющий голос старой беззубой козы, его мягкая, как размякшая в кармане конфета, повадка невероятно раздражали, и если бы меня попросили в двух словах охарактеризовать этого человека, я бы, не задумываясь, сказал: студенистый, блеющий червяк. Он сам задавал вопросы (блея и вихляя кольцами), выклянчил у меня встречу и горячо распрощался. Ощущение гадливости не покидало меня до самого вечера и еще усилилось, когда я в назначенное время оказался в пропитом, кошатиной отдающем баре на набережной. Через некоторое время явился он, и гадливость уже не знала предела. Его звали Кихленко-Гримасов – одно это двойное недоразумение вместо фамилии чего стоит! Имени не помню. Я почему-то сразу нарек его Кюхлей, хотя первоисточник ничем такого мерзкого сравнения не заслужил.

Бывает так, что телефон, словно в отместку, коверкает человеческий голос до неузнаваемости, делая скромника хамом, юную хохотушку – угрюмой чувырлой, но совсем не так было в этот раз. Этот – человек? нет, не человек, – этот несчастный, до мельчайшего кольчатого изгиба соответствовал своему голосу. Худосочный, низенький, со слипшимися и редкими, как у новорожденного, волосами, сквозь которые просвечивает то ли кожа, то ли чешуя, с лоснящимся, словно выкупанным в масле лицом, тонким скользким носом и бледными губами. Кюхлины прозрачные глаза наводили на мысль о том, что природа задумала их голубыми, что начала даже их разукрашивать, но бросила эту затею на полпути. Из телефонного разговора я понял, что он программист, и, учитывая авторитет «Флинта», я приготовился к встрече с хорошо упакованным типчиком с мобильным в каждом кармане и топорным джипом за углом. Но, однако, как я уже сказал, вид у него был в точности такой же, как и голос, – жалкий и блеющий. Засаленные джинсы, клетчатая рубашка (такие были еще у моего деда), ветровка странного желтовато-серого цвета и, несмотря на теплынь, вязаная синяя с розовым грязным помпоном шапка, которую он, остановившись у стойки рядом со мной, неуклюже стащил (и лучше б он этого не делал). Пока Кюхля радостно жал мне руку (я украдкой отер ладонь о штанину) и заказывал себе пиво, я жидко улыбался и раздумывал, как бы незаметно улизнуть. Думаю, гримаса у меня на лице была страшная, потому что он, сделав глоток и все так же улыбаясь, проблеял: