– Поговаривают, – вмешался старик Дарган, хозяин трактира, хранивший почтительное молчание, пока художники обсуждали профессиональные темы, – что каждую ночь в доме дежурит не меньше трех полисменов из Хэйзелхерста – и всё из-за этих камешков леди Эйвлинг. Один из них давеча выиграл в орлянку у младшего лакея четыре шиллинга шесть пенсов.

К вечеру следующего дня, на закате, мистер Уоткинс, с девственно чистым холстом, мольбертом и множеством других необходимых художнику принадлежностей, уложенных в весьма вместительный саквояж, неспешно проследовал дивной тропинкой через буковый лес в Хаммерпонд-парк, где занял стратегически важную позицию, с которой открывался отличный вид на особняк. Тут его приметил мистер Рафаэль Сант, возвращавшийся через парк после исследования меловых карьеров. Его любопытство уже было подогрето рассказом Порсона о новоявленном коллеге, и он свернул в сторону с намерением потолковать с ним о технике ночных этюдов.

Мистер Уоткинс явно не подозревал о его приближении. Он только что закончил дружески беседовать с дворецким леди Эйвлинг, который теперь удалялся в окружении трех комнатных собачек, – выгуливать их после ужина было одной из его обязанностей. Мистер Уоткинс с чрезвычайно усердным видом смешивал краски. Сант подошел ближе и изумился, узрев на палитре краску невообразимо ядовитого изумрудно-зеленого оттенка. С юных лет он обладал исключительной восприимчивостью к цвету и теперь, окинув беглым взглядом эту мешанину, присвистнул, резко втянув воздух сквозь зубы. Мистер Уоткинс обернулся. На его лице читалась досада.

– Что, черт возьми, вы собираетесь написать этой гадкой зеленью? – спросил Сант.

Мистер Уоткинс понял, что, усердно разыгрывая перед дворецким роль профессионального художника, увлекся и допустил какую-то техническую оплошность. Он смотрел на Санта и растерянно молчал.

– Простите меня за дерзость, – продолжал Сант, – но, право же, этот зеленый цвет совершенно ошеломителен и прямо-таки сражает наповал. Как вы намерены его применить?

Мистер Уоткинс собрался с мыслями. Только решительность могла спасти положение.

– Если вы явились сюда, чтобы мешать мне работать, – предупредил он, – я раскрашу в этот цвет вашу физиономию.

Сант, человек мирного нрава и наделенный чувством юмора, поспешил ретироваться. Спускаясь с холма, он встретил Порсона и Уэйнрайта.

– Этот малый или гений, или опасный сумасшедший, – сказал он. – Поднимитесь и взгляните сами на его зелень.

И он пошел своей дорогой, просияв при мысли о предстоящей веселой потасовке в сумерках возле мольберта и обилии пролитой зеленой краски.

Однако с Порсоном и Уэйнрайтом мистер Уоткинс держался не столь агрессивно и объяснил, что предполагает загрунтовать холст зеленым тоном. В ответ на какое-то замечание он признался, что это совершенно новый метод его собственного изобретения. Но на сем откровенность мистера Уоткинса иссякла: он буркнул, что не желает выдавать каждому встречному секреты своего индивидуального стиля, и бросил несколько ехидных реплик насчет низости людишек, «шныряющих вокруг», дабы вызнать у мастера тайны ремесла, – чем немедленно освободил себя от общества обоих художников.

Стемнело, на небе одна за другой стали появляться звезды. Грачи на высоких деревьях слева от дома давно погрузились в сонливое молчание, а контуры самого дома расплылись во мраке, превратившем его в огромное смутно-серое пятно; затем вспыхнули окна гостиной, озарился светом зимний сад, в спальнях замелькали желтые огоньки. Случись кому-нибудь подойти в этот момент к мольберту, стоявшему в парке, он бы никого рядом не обнаружил. Лишь одно короткое неприличное слово, намалеванное ярко-зеленой краской, оскверняло чистоту холста. Мистер Уоткинс в кустах готовился к делу, ради которого приехал, вместе с помощником, незаметно пробравшимся к нему с подъездной аллеи, и уже мысленно поздравлял себя с остроумной выдумкой, которая позволила ему смело, не таясь, пронести свой инвентарь к месту действия.

– Вот там ее будуар, – инструктировал он помощника. – Как только служанка унесет свечу и отправится ужинать, мы навестим хозяйку. Черт, а дом и впрямь хорош при свете звезд, со всеми этими освещенными окнами! Разрази меня гром, Джим, я почти жалею, что не стал художником! Ты натянул проволоку через тропинку, что ведет от прачечной?

Мистер Уоткинс осторожно подошел к дому, остановился под окном будуара и принялся собирать складную лесенку. Он был опытным знатоком своего дела и не испытывал никакого волнения. Джим тем временем производил разведку возле окон курительной комнаты. Внезапно из ближних кустов донеслись отчаянный треск и приглушенная ругань. Кто-то споткнулся о проволоку, только что протянутую помощником. Мистер Уоткинс услышал, как кто-то бежит по дорожке, посыпанной гравием; человек чрезвычайно застенчивый, как все истинные художники, он тотчас бросил свою складную лесенку и, озираясь по сторонам, понесся прочь через кусты. Он смутно ощущал, что за ним по пятам гонятся двое, а впереди, как ему показалось, мелькал силуэт его помощника. В считаные секунды он перемахнул через низкую каменную ограду, окружавшую кустарник, и очутился в парке. Вослед ему на дерн с глухим стуком приземлились еще две пары ног.

Началась напряженная погоня в темноте, среди деревьев. Мистер Уоткинс был худощав и хорошо тренирован и мало-помалу настигал хрипло дышавшего бегуна, который мчался впереди. Оба молчали, но, когда мистер Уоткинс поравнялся с незнакомцем, его вдруг охватило ужасное подозрение. В тот же миг бегун обернулся и удивленно вскрикнул. «Это не Джим!» – мелькнуло в голове у мистера Уоткинса. Тут незнакомец кинулся ему под ноги, и оба, мгновенно сцепившись, покатились по земле.

– Билл, помогай! – крикнул незнакомец, когда к ним подбежал третий.

И Билл помог – и руками, и еще больше ногами. Четвертый – вероятно, это был Джим, – по-видимому, успел свернуть и скрылся в другом направлении. Во всяком случае, он не присоединился к дерущейся троице.

У мистера Уоткинса остались крайне туманные воспоминания о том, что происходило в следующие две минуты. В его сознании маячила неясная картина того, как он засунул в рот первому из противников большой палец и, хотя и опасался, как бы его не прокусили, по меньшей мере несколько секунд пригибал к земле за волосы голову второго джентльмена – того, что откликался на имя Билл. Одновременно его самого непрерывно колошматили куда ни попадя, – казалось, на него навалилась разом куча людей. Потом тот джентльмен, который не звался Биллом, уперся коленом пониже диафрагмы мистера Уоткинса и попытался согнуть его в дугу.

Когда его ощущения стали отчетливее, он обнаружил, что сидит на траве в окружении то ли восьми, то ли десяти человек (ночь выдалась темная, а мистеру Уоткинсу, потрепанному и дезориентированному, было не до счета), очевидно дожидавшихся, чтобы он пришел в себя. Он с прискорбием заключил, что попался, и, наверное, ударился бы в философические рассуждения о превратностях судьбы, если бы интуиция не склоняла его помалкивать.

Очень скоро он осознал, что на его запястьях нет наручников; затем ему сунули в руки фляжку с бренди. Его несколько тронуло столь неожиданное проявление доброты.

– Очнулся наконец, – произнес кто-то, и мистеру Уоткинсу почудилось, что он узнает голос младшего лакея из Хаммерпонда.

– Мы схватили их, сэр, схватили обоих, – доложил хаммерпондский дворецкий, который и подал мистеру Уоткинсу фляжку. – Это все благодаря вам.

Никто не отозвался на эту реплику. А мистер Уоткинс не понимал, каким образом услышанное может быть связано с его персоной.

– Он все еще не в себе, – изрек незнакомый голос. – Эти злодеи чуть не прибили его.

Мистер Тедди Уоткинс почел за лучшее и дальше побыть «не в себе», покуда не уяснит положение дел. Среди прочих темных фигур он приметил двоих, стоявших бок о бок с понурым видом, и что-то в посадке их плеч подсказало его опытному глазу, что у них связаны руки. Двое! В один миг он понял, какую роль приписывают ему окружающие. Он осушил маленькую фляжку и, шатаясь, поддерживаемый чьими-то услужливыми руками, поднялся с земли. По толпе прошел говор, приглушенный и сочувственный.