На него никто не обратил внимания. Горняк привалился к стене, чтобы не лезть не в свое дело. Подпехи только что потеряли своего. Причем в бою, в котором участвовать были не обязаны.

Гробовщик присел возле мертвеца, провел рукой над его грудью, потом головой.

– Не ушел от смерти? – спросил гобломант.

– Нет. Достала меня, сука… – Губы Отвертки шевелятся, глаза смотрят на чародея.

Правда, никто, кроме Гробовщика, этого не видит. Для них здоровяк мертв. Просто-напросто.

– Обидно… не увижу я Крутизны, по улицам ее не погуляю… – сказал Отвертка. – Дерьмово.

– Нет такого заговора, чтобы смерть обмануть. Ты можешь бегать от нее, но она все одно достанет, брат. Твоя мать лишь отсрочила день и час… Не думай об этом. Просто уходи. Видишь тропу?

Отвертка улыбнулся.

– Да. Она самая. Да это не тропа, а целая дорога… ровная. Идти легко опять же…

– Я знаю, – ответил Гробовщик.

– Ты видел?

– Видел. Прощай, брат.

Гобломант провел рукой над лицом Отвертки. Подпех ушел. Для чародея он тоже был всего лишь трупом.

– Это все из-за этой грязной эльфьей суки, – сказала Ворох. Подпехи повернулись к нему. – Не так, что ли? Не пойди мы сюда…

– Я принимал решение, боец, – напомнил Ржавый.

– Все равно! Мы вышли из лагеря из-за нее, и здесь нас бы не было… Кто будет следующим? Знаете? Может, Гробовщик знает?

Гобломант встал с колен. Выглядел он хуже некуда. Физиономия из зеленой превратилась в серо-черную. На вопрос Вороха, явно риторический, чародей отвечать не собирался. Он просто отошел к стене, сел и прислонился к ней, закрывая глаза.

– Зачем все? – спросил Ворох.

– Парень, закрой рот, – посоветовал Сказочник.

– Мы все из-за нее сдохнем, – сел на своего конька подпех.

– Сколько можно гундеть, придурок? – спросил Шершень. – Думаешь, тебе хуже всего здесь? Гоблин ты или дерьмо собачье, прилипшее к ботинку?

– А ты, недопырок, заткнись!.. Не тебе судить…

Ржавый вытащил из набедренной кобуры пистолет, взвел курок и направил его на Вороха. Спокойно, словно намеревался высморкаться.

Гоблин из Четвертой Горной выругался.

– Рядовой, вас не устраивает отданный вам приказ? – спросил лейтенант, глядя на подпеха через мушку прицела. Пожалуй, никто здесь не сомневался, что Ржавый способен нажать на спусковой крючок. – Вы имеете что-то возразить по существу или намерены долго и нудно размазывать сопли, оплакивая свою драгоценную шкуру?

– Что? – скривился Ворох.

– Ты слышал! – проревел Ржавый. – Я не собираюсь слушать твое говенное стенание! Оно не согласуется с нашими целями и задачами, более того – оно мешает. И начинает пованивать пораженчеством и саботажем, кое в военное время, согласно Артикулу Армии Освобождения, карается расстрелом. Как старший офицер я имею право выбить твои мозги прямой сейчас, рядовой. Что ты об этом думаешь, Ворох?

Ворох молчал. Его взгляд скользнул в сторону в поисках поддержки, но встретил лишь пустоту. Подпехи даже не смотрели на него, словно все уже состоялось и он отправился следом за Отверткой – но уже как предатель, а не герой.

– Я не люблю принимать неправильные решения, боец, – оскалил клыки Ржавый. – И начинаю подозревать, что, взяв тебя в отряд, сделал именно это. Ошибся. Даю тебе минуту на размышление, Ворох. Либо ты перестаешь мямлить и разрушать боевой дух подразделения, либо я вершу праведный суд здесь и сейчас! Думаю, твои товарищи по оружию согласятся со мной, если я нажму на курок. Никто не возражает?

Гоблины молчали.

– Верно. Молчание – знак согласия. Ну так что, Ворох? Будешь ли ты и дальше сыпать мрачными пророчествами и подвергать сомнению важность нашей работы или нет?

У подпеха дернулась щека. Он не сомневался, что Ржавый исполнит угрозу. Эта маска из грязи и крови, маска, на которой горят адовым светом черные глаза, не может врать.

– Не буду, – сказал Ворох.

– Что не будешь? – рявкнул лейтенант.

– Никаких мрачных пророчеств. Никаких сомнений.

Ржавый широко улыбнулся и выпустил воздух сквозь частокол зубов. В течение целой минуты он не опускал пистолета, но наконец его ярость потухла, оставив тлеющие угли. Лейтенант убрал оружие обратно в кобуру.

– В таком случае слушаем мою команду. Похороните Отвертку. Даю вам час, потом уходим. И кто-нибудь – приволоките сюда Крота и его подружку.

Лейтенант вышел на улицу, оставив гоблинов в напряженной тишине. Рядовой из Четвертой Горной, ставший свидетелем этой сцены, отбросил окурок.

– Хоть бы дождь пошел, что ли?

Сказочник поднял на него глаза. Только сейчас он заметил, как стало тихо в разгромленном городе. Ветер, правда, завывал в развалинах, и перекрикивались в отдалении горняки, но все равно – сержанту почудилось, что он оказался на кладбище.

– Не спим, парни, – сказал Сказочник. – У нас всех фиговое настроение. Мы победили, но потеряли собрата. Но подумайте, скольких ребят лишились наши корешки из Горной. Это война… Найдите для Отвертки хорошее место – за пределами города. Ворох, не стой столбом! Если так будешь и дальше, я сам тебя пристрелю где-нибудь в тихом уголке! Ворох, Хилый, Гробовщик! Работа ждет! Шершень, иди за мной – разговор есть!

Хилый первым вылез из своего угла и взялся за Отвертку; к нему присоединился Ворох, а только потом еле ворочающий ноги Гробовщик.

Никто ничего не говорил.

– Неважно выглядит, сержант, – сказал Шершень, разглядывая ногу Сказочника.

– Давай, костоправ, выкладывай как есть. Что там? Долго я еще протяну?

Санитар повел плечами.

– Если немедленно не сделать операцию, заражение пойдет дальше. А там лишитесь ноги.

– Так что это? Неужели Ресница провалил экзамен? Хреново сделал?

– Нет. Просто, скорее всего, в рану проникла не только грязь…

– Не тяни душу! – проворчал Сказочник.

Хотя они и отошли на приличное расстояние, спрятавшись в развалинах, но гоблин боялся, что кого-нибудь нелегкая сюда все-таки принесет.

– Некрофора, – сказал Шершень.

– Эта дрянь откуда?

– Поле боя… не знаю… я только санитар… костоправ. Вам надо спросить у Гробовщика.

– Проклятье…

– Некрофора, она не только в точках выброса Силы. В почве ее тоже может быть много. А в районе боевых действий это все равно, что столбняк. Это открыли недавно. И потом – почти все чары массового поражения конструируются с ее помощью, – сказал Шершень. – Поглядите на края раны. Кожа темнеет.

– И чем это грозит? Гангреной?

– Мумификацией. Видели когда-нибудь пораженного некрофорой?

– На картинках.

– Гоблин, человек, эльф, все равно, превращаются в мумию. Сопровождается это болями, нарастающей слабостью, высушкой тканей, дезориентацией. В конце концов наступает безумие. Но к тому времени пациент уже перестает быть самим собой и даже просто живым существом в нормальном понимании. Это скелет и плоть – давно омертвевшие…

– Живой мертвец? Зомби?

– Так называют их в простонародье. Но вы правы. Вы умираете, но как бы продолжаете жить. Что-то там связано с переходом в иное состояние бытия, с мраком, ужасом, с холодом, идущим из глубин льдистого Йотуна… Я не маг. А поражение некрофорой – это магия… Тех, кто превратился в ходячего мертвеца, могут успокоить лишь чары. Или огонь. Огонь предпочтительней, потому что только пламя способно уничтожить эту заразу.

Сказочник открыл флягу, отпил.

– Так сколько мне осталось?

– Не знаю, сержант. Операция могла бы спасти ногу. Иссечение пораженной плоти… здесь и здесь… Большое количество эликсиров для очистки крови. Магическая блокировка сознания… Могу, впрочем, и ошибаться…

– Вот повезло, – проворчал Сказочник. – Вот так повезло…

У него не было желания даже ругаться. Только усталость. Громадный ком усталости, который стремился придавить его к земле.

– Надо звать Гробовщика…

Сказочник улыбнулся. У гобломанта такое двусмысленное имя, что в такой ситуации оно звучит двусмысленней вдвойне.