Грибова долго читала. Потом скатала газету в комок и, сжимая его в руках, посмотрела на Тамару угрюмым, подозрительным взглядом.

– Что, смешно?

– Ничего не смешно! – закричала тощая, с испитым лицом Тамара, всю жизнь трепетавшая перед мощью Валентины. – Чего смешного. Рассказала про жизнь… и между прочим, все правильно.

– Да чего правильно, курица? Одно вранье. Тварь нахальная, все перевернула себе на пользу. Хорошо хоть, фамилии нашей нет. Грыбска и Грыбска, шут с ней. Все, даю ей ультиматуй. Не приедет завтра – поеду сама в Москву и придушу. Лжица подлая, ведь с самого начала все придумала!

– Валя, но ведь она ничего такого… Что, мужики детей не бросают? Да и когда вместе жить – тоже сладкого мало. Я за жизнь ничего от них хорошего не видела, ни от Лешки, ни от Мишки.

– Мужики детей бросают, я не спорю. Но нельзя всех в общую помойку валить. Каждый случай особенный. И чья бы корова мычала, а ее б молчала! Скоко она с мужиков денег вытащила. Она тут распинается, что Валера ее с дитем оставил, а того не говорит, что мужик девять тысяч долларов отдал, чтоб она отвязалась. Ну, не хотел он с ней… Подстерегла как-то, заморочила, а потом: хоп! Я беременна, дорогой! Господи, с такими делами надо сидеть ниже травы, а она в газеты полезла. По всему свету раструбить, что она блядь!

– Да ладно тебе, – удивилась Тамара. – Ты бы почитала, что пишут в газетах… Это, что Катя рассказала, еще ничего, в границах. Куда хуже бывает.

День выдался погожий, и одинокая владелица домика, Ольга Ильинична, чертежница на пенсии (давление, артрит), поглядывала на беседующих малярш с нарастающей симпатией, собираясь их угостить после работы. «Молодцы тетки, – думала она. – Не ноют, а вкалывают…»

Валентина от злости работала споро и скоро. Хозяйка была явно из тех, кому с детьми не слишком повезло, и потому малярши охотно приняли приглашение закусить малым делом. Ольга Ильинична накрыла столик в саду, принесла из дома большую деревянную миску с помидорно-огурцовым салатом и холодную поллитровку.

Миска немного протекала, поэтому Ольга Ильинична захватила из кухни сложенную уже для растопки газету – подстелить.

– Ну, сестрицы-работницы, – улыбнулась хозяйка. – Ваше здоровье!

Валентина Степановна взяла стопку, вздохнула, открыла рот… и замерла.

Медленно, очень медленно, лицо ее дочери, напечатанное в «Метеор-газете», подстеленной под протекающую миску, стало наливаться жирной, масляно-уксусной заправкой, которую бывшая чертежница щедро плеснула в свой добрый салат.

7. «…добрые ангелы не причинят никакого вреда»

Глава девятнадцатая,

в которой наша Карантина неуклонно идет вверх по лестнице, ведущей вниз

Мелкие слуги Фатума – «Жизнь-копейка» и «Метеор-газета» – строго работали на связь времен и пространств, и Валера Времин объяснялся с Америкой (ведь не поленился кто-то, отсканировал и прислал жене все статейки!) примерно в то же время, когда Карантина пыталась утихомирить мамашу, бушевавшую в Луге и пытавшуюся оттуда предъявить свой титанический ультиматуй. Но герои наши находились в разных тональностях – Валера впал в решительный минор, а Карантина наслаждалась самым что ни на есть сладким мажором.

Она попала куда-то. Вдруг всё стало получаться. Кому ни позвонишь – подходят сразу. Закажешь машину – тут же приезжает. Страшно возросла эффективность жизни – с того самого момента, когда она прорыдала полночи у Андрея, а потом за одно утро сняла квартирку на проспекте Мира. Что-то скрипнуло и поехало, ух!

Вероника часто плакала и просилась к брату Андрею, но к брату Андрею ей было категорически нельзя. Что-нибудь ляпнет, откроет планы, а тот – мягкодушный, всех ему жалко, предупредит вражину.

А она готовилась теперь к телешоу «Правду говорю», которое шло с 18 до 19 часов по Одному Такому каналу страны и должно было окончательно переменить ее участь. Записывалось шоу за несколько дней до показа, но вдохновенно имитировало прямой эфир, которого в момент описываемых событий не было нигде, ни на одном канале или канальчике.

Это не исходило из каких-то злонамеренностей высшей власти. Так уж вышло, что год от года все прямое, непосредственное, простодушное, спонтанное стало вызывать отторжение, его чурались, где бы оно ни возникало. Люди так изолгались и скривились душой от вранья, что, можно сказать, страна бодро ехала на Кривой козе — а эта коза, как известно, по сущности своей ничего прямого не любит. Искреннее стало как бы искренним, его тщательно готовили.

Но еще до съемок «Правду говорю», ради которых был приобретен в Петровском пассаже красный костюмчик и к нему красное боа и бордовые сапоги, Карантина мелькнула в «Лично-секретно» на Другом Таком канале ТВ, который когда-то утверждал, что независимость тележурналиста – это зеленый прыгающий шарик, и шарик этот допрыгался до однородно желтого дерьма. Ведущие этого желтодерьмового ТВ теперь сами прыгали в кадре, махали руками, как трясунчики, и верещали тонкими агрессивными голосами.

ОНА ПРИЕХАЛА ИЗ ПАРИЖА! – кричал ведущий, а в это время Карантина в розовом парижском костюме выносила мусорное ведро во дворе дома на проспекте Мира. Иначе было никак нельзя – объяснял ей режиссер.

А ОН ПОЕТ ПО РОССИИ СВОЮ ПУШИНКУ! – и шла запись с Времиным, но крошечная, совсем клочок, потому что на жд-ТВ никакой кадр не длился больше пяти секунд.

ВОТ ИХ ДОЧЬ-ШКОЛЬНИЦА – и показали Веронику, такую грустную, что сердца зрителей жд-ТВ были обязаны облиться кровью.

Сюжет был маленький, на полторы минуты, но этого хватило – Карантину после него стали иногда узнавать.

Так что ей было не до Ники, и хорошо, что девочка от природы вышла не болтушка, а молчунья. Это кстати. Только один фактор трепал нервы Карантине – вежливый голос, время от времени возникавший в трубке: «Катерина Павловна, мы не могли бы встретиться?». Этот добрый дурачок, этот Андрей… Да, да, конечно. Завтра, послезавтра, когда-нибудь, обязательно.

Сидела на жесткой диете, но по ночам напивалась. Через три дня! «Правду говорю» присылало за героями казенную машину. Вот чего добилась Катя Грибова – самое главное ТВ за ней авто присылает!

Карантина вовсе не собиралась в будущем гордо отказываться от квартиры на Беговой. Квартиру она, конечно, заберет, но заберет у поверженного и раздавленного врага. А не как шубу с барского плеча.

Она побывала и в офисе у Жоржа Камского, где Жорж дал девочке почитать с листа роль Нины и был тронут ее чистотой и печалью. «Запуганный ребенок», – подумал Жорж и своим галантным обхождением невольно подал надежду Карантине. Теперь она имела право заявлять, что сам Жорж Камский пригласил Веронику в свой новый грандиозный проект! Она даже пробовала было прочесть «Маскарад», но никак не могла сосредоточиться, очень уж кипела в ней жизнь. Но информация о Жорже отлично годилась в мясорубку, которая всегда требовала новой пищи, – это Карантина поняла давно. Чтобы перебраться из мира СМОТРЯЩИХ в мир ПОКАЗАННЫХ, нужен был запас питания для осуществляющих переброску механизмов. Карантина обнаружила – вся она словно переключилась на другой регистр, перевелась в иную программу. Любой контакт и любые эмоции она рассматривала прежде всего как материал рассказа для газеты или ТВ. Сквозь нее откровенно прорастала Другая героиня – сильная, смелая, влюбленная в себя рассказчица. Она часами стояла у зеркала и самозабвенно репетировала.

Однажды Андрею все-таки удалось склонить Карантину к встрече – неподалеку от ее съемной квартиры, в кафе «Карл у Клары». «Ну что, племянник, как делишки? – хитро улыбаясь, спросила Карантина, быстро и хищно объев форель и заодно дергая дочку: – Давай, ешь, давай». Та сияла, глядя на Андрея, и понемножку пила молочный коктейль, похожий на тот, что делала Люба-продавщица в Луге, тоже на проспекте Мира, только у Любы было вкуснее. (Потому что Люба клала в коктейль мороженое от души, а Рубина из «Карл у Клары» – под девизом «И так сожрут» – заметим мы, ибо мы знаем все.)

– Катерина Павловна, может быть, стоит затормозить? Девочке все эти дела вряд ли полезны.