В фавориты выбился самый положительный мужчина – Анатолий Александрович, владелец крошечной мастерской по изготовлению ключей. Как пещерный гном, он день-деньской сидел в подвальчике, окруженный бездушным железом, и ждал 14 часов, чтоб отправиться в потерянный рай домашнего питания. Мастерская, кстати, вполне процветала. Оглушенные реформами граждане сеяли ключи тоннами. Они вообще все теряли в фантастических количествах – паспорта, кошельки, перчатки, – но ключи, конечно, возглавляли турнирную таблицу. И черт с ним, с развалившимся машиностроительным заводом. Какие преграды могут быть на земле у непьющего токаря? Анатолий Александрович владел двухкомнатной квартирой и «жигульком-шестеркой». Алименты на сына были давно выплачены. После размена Андрей в девятнадцать лет оказался в собственной квартире, а потому глубоко уважал Анатолия Александровича, правда, издалека, потому что говорить с ним было невозможно – он страдал конспирологическим бредом самого угрюмого свойства.

Маме это ничуть не мешало, поскольку мама не воспринимала никаких отвлеченных идей вообще. Папа вынул ее из предначертанного круга, заставляя читать и смотреть ненужное, и после его смерти мама с наслаждением опустилась обратно. Страшный груз культуры из спрессованных фамилий, названий и дат ушел куда-то в глубину сознания и оттуда иногда подавал сигналы, когда приходилось разгадывать кроссворды. «Откуда ты все это знаешь?» – дивился, бывало, Анатолий Александрович, когда мама на вопрос «персонаж пьесы Шекспира “Гамлет”, шесть букв, четвертая “Л”», отвечала «Офелия». «Да черт его знает, щелкнуло что-то в голове», – говорила мама, на что Анатолий Александрович торжественно провозглашал: «Да! Возможности разума, возможности разума…»

Она устроилась медсестрой в косметологический центр, где могла пользоваться бесплатными процедурами, что делала крайне редко. Муж надежно заменял ей все лифтинги и пилинги.

……………………………………………………………………

Нина Родинка замечает:

– Времена бывают поэтические и прозаические. Прозаики, живущие в поэтические времена, притворяются поэтами, поэты в прозаические времена прикидываются прозаиками.

Пространства бывают дикими и ручными. В ручных пространствах томятся дикие люди, в диких пространствах – жутко ручные.

Талантливые вещи возбуждают в бездарных индивидуумах желание творить, и они творят бездарное – таким образом, каждое талантливое произведение плодит уйму бездарных.

Явление Бога в жизни сделало бы ненужной, да что там скромничать, уничтожило веру в него – ситуация, которую представить нелегко. Итак, явленное бытие Божие противоположно вере в Бога!

Что может сделать обыватель высшего типа, мыслящий обыватель, если он втянут в мир, основанный на борьбе противоположностей, которые прикидываются тождествами? И хочет прожить долго, интересно и со вкусом?

На это есть правила. Их двадцать семь.

Правило первое: «Не завершайте свой образ».

Люди обожают писать собственные ментальные портреты и потом всучивать их окружающим. «Я такой-то». «Я люблю то-то». «Я никогда не делаю того-то». «У меня такое свойство…» Так вот, старайтесь не завершать этих портретов, потому что завершенные портреты отправляются или в галерею, или на свалку. Делайте то, что вам не свойственно. Меняйте занятия и знакомых. Сбивайте программу. Потом возвращайтесь обратно.

Однажды мне удалось предотвратить намечающуюся жизненную катастрофу только тем, что я, чуя беду, ни с того ни с сего уехала на два дня во Владимир. Сбила программу!

Остальные правила так хороши и действенны, что я вам их даром не отдам.

……………………………………………………………………

Свою квартиру мама выменяла с тем расчетом, чтоб не уезжать далеко от кормилицы-мастерской, и Андрей прошелся по родным Сокольникам с неопределенно-хорошим чувством. Таков человек: к чему ни на есть, а прилепится сердцем. Здесь химчистка была, там меня побили в седьмом классе… не важен реестр наших царапинок и огонечков, отрадно, что глупое сердце работает, наполняя кровью иллюзию жизни.

Семья отужинала, и Анатолий Александрович в кресле-качалке читал патриотическую газету, явно с ней не соглашаясь, впрочем, он никогда не соглашался ни с какими газетами. Мама бросилась Андрея кормить и все выспрашивала, не собирается ли он жениться, на что Андрей процитировал, стараясь сделать похоже, незабвенного Эраста Гарина из старого фильма «Свадьба»: «Женитьба – шаг серьезный». Но старания были напрасны – цитату никто не опознал, и Анатолий Александрович одобрительно кивнул. Андрею стало смешно – ведь перед ним и был тот самый сверхсерьезный мир, не замечающий своего комизма, мир чеховской «Свадьбы», который сам себя узнать, а уж тем более процитировать фрагмент своего отражения, ну никак не мог. Здесь царила жизнь как таковая, и для нее все искусства были где-то там, навроде облаков.

– Валерка? – удивилась мама. – Вот вспомнил. Валерка лет десять в Америке ошивался, а теперь здесь года три. А Инна с девочками там осталась. Ну, он без них не скучает, сам понимаешь. Так он на Второй Брестской так и живет, хватило ума квартиру не продавать, помнишь, такая двушечка у них была хорошенькая? Так и телефон тот же. А он тебе к чему? Нам от него ничего не надо.

Родство с Валеркой было по Илье, по мужу, а свирепая серьезность Анатолия Александровича отменяла прошлую мамину жизнь. Он свое как отрезал, и будь любезна.

– Такая история вышла, мам, вот хочу с тобой посоветоваться, – сказал Андрей, попивая вкусный чай, ох, никогда самому так не заварить, – я тут по делам оказался в Питере (по каким делам, объяснять не стал, бесполезно). И на меня вышла одна женщина… у нее, оказывается, дочь от дядьки нашего. Лет шестнадцать, кажется. Славная девочка…

– Дочь? Валеркина дочь? – и в глазах мамы зажегся огонек, который во всем мире зажигается у женщин, прослышавших о внебрачных детях, о потерянных и обретенных детях, – огонек, который телевидение давно раздуло в мировой пожар. – Постой…

Мама, немного располневшая, коротко постриженная (в светло-русых волосах седина была незаметна), в белой футболке и джинсах, перетянутая на поясе аппетитным фартуком расцветки итальянского флага, с изображениями различных макарон, от интересной новости совсем посвежела.

– Слушай, это что, от той проститутки дочь, которая деньги с него взяла, девять тысяч? Я помню!

Анатолий Александрович хмыкнул и насупился, вспомнив об опасностях мужской жизни.

– Ну, я не знаю насчет этого. Мамаша, конечно, та еще, а девочка симпатичная. Как ты думаешь, могут они встретиться? Все-таки девочка имеет право увидеть отца. Позвонить дядьке, нет?

– А ты тут при чем? Ты с какого бока? Не лезь ты в это дело, Андрей, – отрезала мама. – Это грязное дело, и тебя не касается.

– Согласен, – вмешался Анатолий Александрович. – Это их дело, Времиных. А мы теперь Козельские.

– Но я-то Времин, – терпеливо улыбнулся Андрей. – Я дядьке-Валерке родной племянник, а девочка – сестра моя двоюродная. Это не седьмая вода на киселе, как в народе говорят, а самый тот кисель и есть – прямое, близкое родство.

С такой постановкой вопроса Козельские согласиться не могли.

– Глупости, – твердо заявил Анатолий Александрович. – Нечего тут Кавказ вшивый разводить – родство, фиговство… Это черножопые друг дружку за жопы тянут, это у них там все родственники-переродственники, чтоб из русских кровь пить всем кагалом. Всюду протырятся черти. А мы шайками не бегаем! Мы не будем для своих одну мораль разводить, для чужих другую, у нас одна мораль.

– Какая, интересно.

– Справедливость! – рыкнул Козельский. – Если мне на всех наплевать, то мне и на родственников наплевать, а если я за всех шкуру отдам, то я ЗА ВСЕХ шкуру отдам, а не потому, что двоюродный племянник и тетя четвероюродная, чтоб их… мать…

– Еще круче продадут эти родные, – подтвердила мама. – Свои хуже чужих. Ты посмотри, в судах что творится.

– Ну да. А потом эти мужики, которые штаны не умеют застегивать, наплодят выблядков, и готовы… родственники.