Для того чтобы окончательно определиться в наличии связи между этими двумя преступлениями, совершенными 8 лет назад, я решил Кокаева, который сидит по приговору в одной из колоний, неожиданно, без всяких объяснений этапировать в московский следственный изолятор.
Принимая решение поработать именно с Кокаевым, я исходил из того, что все остальные возможные участники из числа связей Калоева уже многократно допрашивались, и никакой неожиданности для них вызов на допросы не представлял бы. Кокаев же, если он был участником нападения на Курский отдел милиции, был уязвим, поскольку не знал о возобновлении следствия, о показаниях Калоева и других лиц, находившихся на свободе. Он имел лишь одну судимость и в настоящий момент с нетерпением ожидал конца своего срока. Ранее он работал в органах милиции, и потому разговаривать с такими людьми значительно легче. Работники милиции все-таки знают основы законодательства, следствия и, как правило, не уходят в глухое, категорическое отрицание всего. Если же он не является участником той банды, то, будучи близкой связью Калоева на свободе, он мог бы, при нормальном контакте с ним и установлении доверительных отношений, дать круг лиц возможных участников того нападения. И даже в случае, если и Калоев не является участником, помог бы выяснить, у кого был взят пистолет. Другими словами, расширить круг возможных участников нападения.
Расчет строился и на том, что Кокаев спокойно отбывал свое наказание и, вероятно, за 8 лет совершенно успокоился. А тут появляются двое милицейских подполковников и забирают его в Москву. Уже сам этот факт не мог не воздействовать на него. Если он участник, то должен был немедленно вычислить логически: где-то что-то прорвалось. Если же не участник, то все равно понимал, что разговор с ним пойдет в очень высокой инстанции, куда случайно не доставляют. Удобство же операции заключалось в том, что он уже был осужден, а этапирование осужденного из колонии в СИЗО для проведения следственных действий по другому делу — явление нормальное и не противоречащее законодательству. Поработаем с ним месяц-другой и вернем в колонию отбывать свое наказание. Напомню, что в запасе у следствия был обнаруженный на угнанной и сожженной машине отпечаток пальца Кокаева.
Однако мы понимали, что в ответ он мог выдвинуть свою версию об обстоятельствах оставления отпечатка на автомашине. Ведь данных о том, что украденная в Кабардино-Балкарии автомашина была задействована в нападении, мы не имели. И рассуждать по этому поводу могли чисто теоретически. Угон мог быть совершенно не связан с преступлением. С другой стороны, оперировать фактом наличия отпечатка пальца Кокаева на бардачке тоже было трудно. Прошло 8 лет. Сам по себе угон машины предусматривал наказание сроком на год-два. Он мог сказать: да, ехал, но бросил, а отчего загорелось, не знаю. Или, находясь в ту пору на милицейской службе, ехал на грузовике, даже не подозревая, что он украден. А позже, ночью, будучи в Моздоке, узнал о том, что совершено жуткое злодеяние. Как, впрочем, и все в городе, и на Северном Кавказе, и во всей стране. Словом, этот факт мог послужить лишь одним из поводов для разговора, не более. Если начать разговор с отпечатка пальца, он моментально мог узнать, что кроме этого отпечатка против него ничего нет.
Кокаев был доставлен в Москву, и я вместе с оперативным работником угрозыска приехал в Бутырку.
Сложность ситуации заключалась в том, что следствие никак не могло докопаться до смысла преступления. Ворвались, разбудили спящих милиционеров, расстреляли их, взломали сейф и унесли два автомата без рожков. Это оружие два года спустя было обнаружено при спуске воды в пойме ТерскоКумского канала. Но с какой целью совершено это преступление, его мотивы?
Я избрал такую тактику разговора. Речь вести только вокруг факта нападения, широко известного в стране. При этом следует отметить, что двоим подполковникам, которые этапировали Кокаева, было сказано: ни в какие объяснения не вдаваться. Будет спрашивать: зачем меня везут? По какому делу? Отвечать: столь высокая инстанция, как Генеральная прокуратура, просто так не вызывает, и обычного заключенного подполковники не сопровождают, и вообще — сам должен знать, зачем и по какой причине. И все.
Первый допрос с этого и начался: а почему я здесь? Я отвечаю: а вы как думаете? Почему вдруг понадобилось доставить сюда одного из миллиона осужденных, отбывающих наказание? Сами должны знать, что за вами есть.
Малый оказался разговорчивым. При всех его попытках узнать, чем располагает против него следствие, ответы были одинаковы: вы лучше знаете, почему доставлены сюда. И в данной ситуации у него было два варианта: либо занять позицию борьбы со следствием, либо открыться. Но сам факт доставки его в Москву и разговора с представителем Генеральной прокуратуры должен был сказать ему многое. Скажи мы ему про отпечаток пальца, наверняка получили бы одну из вышеприведенных версий. Но речь у нас шла обезличенно лишь о том, что следствию очень многое известно и надо, как это ни тяжело, рассказывать обо всем, что произошло, от начала до конца. А что произошло на самом деле, не знал ни я, ни остальные следственные работники.
К концу первого дня допроса мне показалось, что Кокаев знает, в связи с чем его привезли сюда. И находится в очень сильных раздумьях по поводу того, что же все-таки известно следствию. А дел, как показало дальнейшее расследование, за бандой числилось немало: разбойные нападения, угон машин, квартирные кражи и кражи скота, наконец убийства милиционеров. Но мы ведь еще не знали дел этой банды, которая, как выяснилось, орудовала в регионах Северного Кавказа 18 лет. Допрос завершился его фразой: «Мы продолжим наш разговор завтра, а я за ночь подумаю».
Следующий день начался с его вопросов: чем располагают следователи и о чем конкретно идет речь? Мы же говорили о тяжести совершенного, намекая ему о необходимости вернуться к событиям восьмилетней давности. Не называя конкретно Курского райотдела милиции, подводили его к этому факту. И в какой-то момент он вдруг задал вопрос: «А что, они хотят меня сделать паровозом?»
Это был действительно трудный, тяжелый момент противостояния, когда он подавленно молчал, а я всячески пытался нагнетать атмосферу, объясняя, какой бывает расклад при групповом преступлении, когда кого-то могут и к стенке поставить, кто-то может получить меньше, кто-то больше. Он же знал, что Калоев имел уже четыре судимости, Гуриев — пять, сам же он всего одну — по бытовой драке. И я говорил, что он, как бывший работник милиции, имеет какие-то шансы смягчить свою участь. Но не называл при этом ни одной фамилии. Словом, стремился ему показать, что лед давно уже тронулся и что он может внести лишь некоторые коррективы в свою пользу. И он, видимо, понял, что вытащили его сюда с такой помпой последним. И сказал: «Я буду говорить».
«Вы человек грамотный, — ответил я, — поэтому пишите все подробно сами».
Повторяю, мы не знали ни кто совершал преступление, ни его мотивов. Если бы я имел ответ на этот вопрос, я мог бы углубляться в ситуацию, создавать конструкцию преступления. Но коль скоро мы ничего этого не знали, все зависело от того, что он напишет.
Он попросил тетрадь и ручку. Попросил также, чтоб надзиратели не мешали ему.
Шла тяжелейшая для меня ночь. Утром, это был третий день, он вручил мне пять-шесть листов бумаги — заявление на имя Генерального прокурора России, так называемую в обиходе «явку с повинной», хотя это далеко не явка.
Читаю с удивлением.
«Где-то в сентябре — октябре 1978 года ко мне домой приехал Гуриев и попросил поехать с ним, пояснив, что меня ожидают ребята… Привез на окраину леса, здесь я увидел Гусова и Калоева. Калоев сказал, что у них есть ко мне серьезный разговор. Далее его повел Гусов, который сказал, что они долго подбирали нужного человека и остановились на мне. Предупредили, что я могу отказаться. Я принял решение и согласился, хотя понимал, что дальше речь пойдет о совершении преступления… В начале 1979 года я узнал, что идет подготовка к нападению на отделение банка в станице Курской Ставропольского края. Что там можно завладеть деньгами в сумме не менее двух миллионов рублей. Калоев уже бывал в банке, производил там разведку, знает, где и что располагается. В банк можно будет легко проникнуть, взломав двери, а сейфы с деньгами вскрыть при помощи газосварочного аппарата. Я спросил, в чем будет заключаться моя роль, и он ответил, что я здоровый, сильный парень, умею водить машину, которую нужно будет еще угнать…»
