Они шли около четверти часа, не очень быстро, так как старались держаться в тени. Кроме того, людям, которых они изображали, и не пристало бегать. Подозрительно было уже их появление на улице в такой час. Постепенно величественные каменные дома на улицах города сменились плохонькими деревянными строениями. В одном большом доме (похожем на гостиницу или таверну) окна были закрыты ставнями, из-за которых пробивался свет. Изнутри доносились грубые голоса и смех. Путники вошли в маленький дворик. Манион снял свое облачение. Теперь он был одет как ремесленник. Но не лондонский, а местный — одежда его была более свободного покроя и сшита из более легкой ткани в расчете на жару. Анна с любопытством смотрела на него. Манион отворил дверь, на минуту вошел в дом, затем снова вышел и сказал своим спутникам:

— С черного хода.

Они обогнули здание и вошли через заднюю калитку в заброшенный хозяйственный двор.

— Ради Неба, Джордж, — сказал другу Грэшем, — постарайтесь там ничего не разбить.

Они оказались в маленькой комнатке, вероятно, бывшей кладовой. У двери стояли две деревянные табуретки на трех ножках. Посреди комнаты стоял грубо сработанный стол с двумя свечами на нем. Грэшем осторожно поставил обе свечи рядом и уселся за столом на одну из табуреток, поставив ее по ту сторону стола в углу, где от стены отвалился большой кусок штукатурки.

— Сидите здесь, — произнес Грэшем, обращаясь к Анне.

Он злился на нее за то, что она увязалась за ними. По крайней мере, может быть, она узнает сегодня, что быть шпионом — не в бирюльки играть. Пусть узнает на себе опасность этой работы, как она и хотела. Он поправил ее капюшон так чтобы лицо ее оставалось в тени. Она уже заметила: капюшоны на их сутанах были гораздо больше по размеру, чем это обычно делалось. Грэшем сидел за столом достаточно далеко от двери, а свет свечей ударил бы в глаза любому человеку, вошедшему с темного двора, так что он не смог бы различить того, кто сидит за столом. Джордж сел у дверей так, чтобы его трудно было заметить (хотя такого, как он, скорее, было трудно не заметить).

Во дворе раздался шорох, и Манион отступил в сторону от полуоткрытой двери, давая дорогу дюжему пришельцу. Тот остановился у дверей, моргая и пытаясь освоиться в полутемной комнате, где находились люди в мрачного вида нарядах.

— Садитесь, — Грэшем обратился к гостю на прекрасном итальянском языке. Анна достаточно знала его, чтобы понимать их разговор. Ее отец говаривал; «Нельзя понять человека, если не говоришь с ним на одном языке». На испанском она говорила всю жизнь, английскому научилась от матери, а французскому и итальянскому ее учили в школе. Что бы сказал ее отец, если бы узнал, что его дочь окажется здесь, в вонючем помещении, и будет помогать английскому шпиону разгромить испанский флот?

Гость явно был поражен.

— Вы что, итальянец? — спросил он. Теперь, когда они рассмотрели его красное лицо, стало ясно: этот человек сильно пьет (хотя в данный момент он был, похоже, трезв).

— Я англичанин. Вас, кажется, предупреждали, — ответил Грэшем. Впервые он начал изучать этот язык из-за острого желания читать Макиавелли в подлиннике. — Впрочем, я мелкая сошка, и если вы предадите меня, английское правительство едва ли будет меня оплакивать. Иногда нарочно и выбирают людей, которых не очень жаль. Людей без титулов и званий, зато имеющих доступ к большим деньгам. К очень большим деньгам ради хорошей работы.

Пришелец нервно огляделся, облизывая губы. Какой-то предмет пролетел по воздуху в направлении входной двери. Ночной гость вскрикнул и отшатнулся, собираясь выбежать прочь из комнаты. Но в дверях стоял Манион с бутылкой вина, которую Грэшем только что ему перебросил. Манион нагнулся (не выпуская из вида пришельца), достал из сумки, стоявшей у его ног, кубок и, вытянув длинную руку, поставил его на стол. Затем он засунул горлышко бутылки в рот и рывком потянул ее вниз. Раздался треск, и горлышко откололось. Манион повернул бутылку а сторону ночного гостя, нацелив острый край стекла ему в лицо. Тот попятился, ударился спиной о стену и потянулся к кинжалу за поясом, но не успел пустить его в ход. В одно мгновение Манион поставил бутылку на стол и ловко выхватил кинжал у пришельца, после чего отступил на шаг и вонзил кинжал в стол. Тот примерно на дюйм вошел в мягкое дерево. Затем Манион жестом велел пришельцу сесть.

— Бартоломе Соморива, — сказал Грэшем, — старший литейщик лиссабонской оружейник.

Бартоломе тяжело опустился на табурет. Он взял кубок, налил в него вина, пролив немалое количество, и жадно выпил. Манион подошел к столу, отпил прямо из разбитой бутылки и вытер губы.

— Да, вы верно назвали мое ремесло и мою должность, — ответил гость. — Вы, я вижу, хорошо осведомлены.

— Я еще знаю, что у вас есть жена и семья в Италии и две любовницы здесь, в Лиссабоне, ни одна из которых не знает о другой.

Бартоломе побледнел на мгновение, но потом пожал плечами:

— Какая разница, знают ли две шлюхи одна другую?

— Разница невелика, — ответил Грэшем, — если не считать того, что некий Бартоломе Соморива месяца три назад заразился сифилисом и продолжал жить с обеими любовницами, хотя и знал об этом. А одна из этих женщин спит также с некоторыми очень важными людьми в Лиссабоне. Скорее всего она заразила и этих людей.

Бартоломе содрогнулся, как будто его ударили по лицу.

— Откуда вы знаете? Вы ведь… вы не могли рассказать этим людям…

— Мне нужна плата за молчание, — произнес Грэшем ледяным тоном.

— Плата?.. — Бартоломе явно растерялся и не знал, что ответить. — Но… я человек бедный… я…

— Мне нужна плата иного рода, — промолвил Грэшем. Он сидел, так и не откинув капюшона, с затемненным лицом. — Больше того, если вы исполните мою волю, я сам хорошо заплачу вам. — Он извлек из складок одежды объемистый кошелек и бросил его на стол. — Откройте-ка его и посчитайте деньги, — приказал он. Золотые монеты посыпались на стол, как из рога изобилия. Одна из них упала на пыльный пол, и итальянец поднял ее.

— Это… очень щедро, — сказал он, поднимая голову. Лицо его покрылось испариной.

— Здесь только задаток, — продолжал Грэшем. — Вы получите в пять раз больше, если сделаете то, что нам нужно.

Выражение лица Бартоломе стало хитрым. Видимо, он почувствовал себя на знакомой почве. Он аккуратно собрал все монеты обратно в кошелек и спрятал его.

— А что вам нужно от меня? Я простой рабочий, делаю пушки, и все. — Он поднял руку с кубком, глядя не на Маниона, державшего бутылку, а на человека, сидевшего напротив, чье лицо оставалось в тени. В комнате воцарилось молчание. Итальянец с пустым кубком в руке, видимо, почувствовал себя глупо. Он повернулся к Маниону, очевидно, желая попросить того наполнить кубок. Манион лениво плюнул в кубок, после чего наполнил его до краев и отошел в сторону.

На мгновение возникло впечатление, что итальянец, сейчас вскочит и ударит Маниона, но оно оказалось ложным. Он с тоской посмотрел на Грэшема и сказал:

— Я пришел сюда потому, что слышал, будто здесь мне сделают какое-то интересное предложение. А меня тут просто осыпают оскорблениями — какой в этом интерес? — Ему почти удалось скрыть свой страх.

— Ну, все просто, — отвечал Грэшем. — Огромному флоту короля Филиппа не хватает пушек и ядер. Слишком многие его корабли вооружены или древними железными пушками, или пушками, которые предназначены для убийства людей, но не смогут потопить английские галеоны. И очень на многих кораблях приходится всего от пяти до десяти зарядов на пушку.

— Это я знаю, — заметил Бартоломе. — И весь Лиссабон знает.

— Вы также знаете, что в последний месяц ваш литейный цех получил достаточно сырья для того, чтобы всерьез взяться за литье новых бронзовых пушек, больших пушек, в которых так нуждается Армада. В Испании надеются: в Лиссабоне произведут сто… даже сто пятьдесят новых больших пушек вместе с необходимыми для них ядрами.

Бартоломе решил прикинуться дурачком — так он вел себя с напористыми эмиссарами Санта-Круса.