— Я вообще не собираюсь возвращаться в Англию в качестве военного трофея, который показывают публике, как римские императоры демонстрировали своих пленников! — объявила девушка.

Стало быть, причиной всему была ее гордость.

— Я должен развернуть судно обратно, — сказал Грэшем.

— Вы не сделаете этого! — прошипела Анна.

— Это еще почему? Поймите простую вещь. Ваша красота не производит на меня впечатления. Красивых женщин много. Между тем Дрейк придет в ярость, узнав, что вы спрятались у нас на борту, а это принесет мне новые неприятности. Оставшись здесь, вы к тому же станете единственной женщиной на судне, для команды которого совершить насилие над женщиной так же просто, как выпить кружку вина. У нас нет и одежды для вас, если не считать вашего мятого и грязного платья. Телесные потребности вам придется отправлять за закрытыми дверями…

Анна насмешливо посмотрела на него и ответила:

— Но ведь, кажется, вы мой опекун? Вы должны меня защищать. Я повторяю: вы не развернете судно.

— А что, хотел бы я знать, мне помешает? — Грэшем поймал себя на том, что почти кричит на нее. Он постарался овладеть собой.

— Если вы это сделаете, я выброшусь за борт, — просто ответила девушка. Грэшем почувствовал, что он близок к отчаянию. Он понимал: Анна говорит не пустые слова. Она действительно была одержимой. Все же он сделал еще одну попытку возразить ей:

— Но вам будет гораздо удобнее на борту «Сан-Фелипе».

— Спасибо, мне и здесь удобно, — ответила Анна. Они теперь сидели в одной из двух маленьких кают, имевшихся на катере. — Вероятно, — продолжала она, — у вас там много дел: надо поднимать паруса и… грузить балласт, кажется? — Грэшем невольно усмехнулся. Ее познания о работе моряков были довольно туманными. — Я вас выпускаю делать то, что вам полагается.

— Это называется «отпускать», а не «выпускать», — саркастически заметил Генри. — И благодарю ваше милостивое величество за то, что вы оказали мне честь и мудро разрешили делать то, что мне бы и так никто не помешал делать.

Снежная королева промолчала. Она дала понять Грэшему: он свободен.

Между тем ветер относил катер в сторону от флотилии и Дрейка, как будто нарочно добиваясь цели их разъединить.

— Могло быть и хуже, — проворчал Манион.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Грэшем. В это время один матрос, здоровенный детина с родинкой во всю щеку, бросил ему под ноги моток веревки. Грэшем посмотрел на матроса, и тот, перестав улыбаться, убрал моток.

— Вообразите, а вдруг бы Дрейк взял и сделал ей ребенка? От такой парочки мог бы родиться только дьявол.

Они оба стояли на страже у двери каюты Анны и по очереди спали на циновке. Капитан продолжал спать у себя в каюте.

— Этому сброду так же легко перерезать нам глотки, как просто посмотреть на нас, — заметил Манион. Дело было даже не просто в неприязни команды к ним двоим (матросы, видимо, считали, что попали на «плавучий гроб» из-за Маниона и Грэшема). Они также думали, будто у богача, каким считался Грэшема, наверняка зашиты в одежде золотые монеты. Струхнувший Роберт Ленг жался к Грэшему. «Ладно, я с тобой еще поговорю, но попозже», — думал тот.

Кризис наступил на третий день их путешествия. Небо заволокло свинцовыми тучами, ветер дул постоянно, стояла страшная духота.

— Надвигается шторм, — сказал Манион. — Вода будет прибывать быстрее, чем мы сможем ее откачивать.

Два человека постоянно работали со старой корабельной помпой. Это был изнурительный труд, однако вода постепенно прибывала, и судно шло все тяжелее. Скоро обитатели «Маргаритки» стали слышать бульканье воды в трюме.

Потом ветер вдруг стих. Наступил зловещий час, когда моряки с тревогой смотрят на дальний горизонт, час духоты и затишья перед бурей. Сначала они увидели гонимые ветром черные тучи, а потом уже услышали гром.

Всего за час свет померк, и «Маргаритка» превратилась в игрушку ревущих волн. Вскоре с треском разорвался пополам грот. Капитан, протрезвевший от страха, выкрикивал приказы, но матросы не хотели карабкаться вверх по реям навстречу верной гибели.

Грэшем и Манион, пытаясь удержаться на палубе, ухватились за перила, опустившись на колени. Манион кричал в ухо хозяину:

— Он хочет убрать парус! Тогда останемся с голыми реями. Уж не знаю, что путного может из этого выйти.

Два топселя, один на фок-мачте, другой на грот-мачте, продолжали держаться каким-то чудом, и «Маргаритка» пока шла вперед. Создавалось впечатление, что ее просто несут мощные волны, вместе с которыми она опускалась и поднималась. Она почти не слушалась руля, хотя у руля стояло трое человек. Верхнюю палубу постоянно заливало водой.

— Помпа! — заорал Манион, перекрывая рев волн.

Двое матросов, работавших с помпой, уже выбились из сил. Остальные собрались на баке. Один из них читал молитву. Огромная волна накрыла всю группу, и когда вода схлынула, двоих среди них недоставало…

Грэшем и Манион сами принялись откачивать воду.

Через несколько минут они промокли до нитки. Ветер гнал судно вперед еще несколько часов. Потом еще одна огромная волна накрыла корму и смыла в море двух помощников рулевого. Сам он упал, но с трудом смог подняться на ноги. С помощью сверхчеловеческого усилия он сумел все-таки овладеть рулем и повернуть его в нужную сторону. Еще одна волна обрушилась на «Маргаритку» сзади, но на сей раз она не накрыла корму, а только ударила по ней снизу.

Еще одна мощная волна ударила о борт судна, и Грэшем услышал чей-то вопль рядом с собой. Роберта Ленга смыло с палубы словно перышко, и он повис над бушующим морем, из последних сил вцепившись в руку Грэшема. Молодой человек посмотрел в глаза тому, кто предал его, кто хотел отправить его под военный суд, а затем — на виселицу. Грэшем мог одним движением отправить негодяя на морское дно. Вместо этого, сделав рывок, опасный для его собственного равновесия, он за шиворот втащил Ленга на палубу.

— А ты сделал бы так для меня? — крикнул Грэшем, обращаясь к спасенному.

Но Роберт Ленг ничего не ответил. Он рыдал, обняв обломок мачты, как своего лучшего друга или самого родного человека.

Шторм закончился так же внезапно, как и начался. Сила и ярость ветра постепенно пошли на убыль, затем его ритм нарушился, рев ветра и волн сменился глухим ворчанием. Когда наступило относительное затишье, перед взором уцелевших обитателей «Маргаритки» открылась удручающая картина.

Высота надводного борта составляла всего около двух футов, трюм заполняла вода. Если бы в борту судна были сделаны бойницы для пушек, оно бы уже затонуло, но несколько пушек размещались высоко на верхней палубе, у перил. Впрочем, три из них смыло во время шторма, а четвертую матросы сбросили вслед за ними, чтобы сделать катер легче. Вдобавок грот-мачта зловеще раскачивалась.

Пережили шторм, кроме Грэшема с Манионом, Ленга и Анны, еще десять членов команды. Капитан оказался в числе тех, кто погиб в волнах во время шторма. Еще двое неподвижно лежали на палубе. Один из них во время шторма разбил голову, ударившись головой о ствол пушки, другой — ударившись о железные перила. Оба они расстались с жизнью.

Те, кто уцелел, сидели на баке, угрюмые и злобные. Грэшем решил проведать Анну. В это время дверь отворилась, и она сама вышла из каюты. Вдруг на лице ее появилось выражение ужаса. Она заметила опасность прежде Грэшема. Он резко обернулся и увидел: оставшиеся члены команды окружили Маниона. Кто-то из них нанес ему удар доской по голове, когда тот нагнулся, пытаясь открыть люк. Манион упал на решетку люка, и вся орава заревела от восторга. А потом они, словно стая гиен, бросились к Грэшему.

Он и сам плохо понимал, что делал в эти минуты, словно им управляла какая-то сила, вырвавшаяся из мира его инстинктов и спасшая его жизнь в решающий момент. Дрейк, отправляя Грэшема на «Маргаритку», не запретил ему взять свой меч. Как это ни странно, меч висел у него на поясе и во время бури, хотя во время качки длинный клинок мог заставить хозяина споткнуться и потерять равновесие, а против буйства стихии человеческое оружие было бессильно. Но сейчас пришло время пустить его в ход.