Нефру-ра время от времени хныкала, но на это не приходилось обращать внимания. Не могла же в самом деле супруга бога безмолвно встречать своего отца Амона; она должна была восхвалять его приятным голосом, шествуя первой перед хором певиц и певцов вслед за священной ладьей.

В храме было несколько хоров. В один из них входили жрицы Хатхор, жены высших придворных чиновников, которые прекрасно знали песни, так как по крайней мере некоторые из них были уже совсем не молоды. Затем были хоры молодых жрецов. Они пели без сопровождения музыкальных инструментов и во время пения хлопали в ладоши.

Мы же, молодые девушки (а я среди них была чуть ли не самой молодой), пели в сопровождении арф и должны были не только петь, но и танцевать в честь богини.

Я уже не раз встречала при дворе арфистов и певиц. Это случалось, когда царица была в хорошем настроении и слушала их за столом во время трапезы. Но никогда, кажется мне, песня не звучала в просторных залах царского дворца так торжественно, как в тесной комнатке, где девушки упражнялись в пении, которое сопровождали игрой на арфах шесть старых мужчин.

Я еще не знала той песни, что они пели, и поэтому только слушала. Нефру-ра тоже присутствовала при этом, она сидела на высоком стуле перед жрицей, которая ее опекала, а я присела на корточки у ее ног. Движения певиц были медленными и торжественными. Образовав круг, они вставали на колени, поднимали и опускали головы, а их руки красивыми округлыми жестами как бы рисовали мелодию в воздухе.

Но вот прозвучали слова: «Откройтесь, небеса, откройтесь! Выйди, выйди, повелительница опьянения!», и круг внезапно раскрылся. Первая танцовщица – гибкая девушка с изящным телом – начала танцевать. Собственная красота была ее единственным украшением и одеждой, она держала в одной руке систр, а в другой – золотую цепь, звенья которой тихонько позванивали при каждом взмахе. Как она покачивала телом! А ее руки, то с мольбой поднятые вверх, то страстно взмахивавшие цепью и систром, казалось, жили сами по себе. Даже Нефру-ра, зачарованная, смотрела на искусное представление и через некоторое время шепнула мне:

– Сними с меня ожерелье!

Я не знала, что она хочет сделать, но послушно принялась разбираться в нескольких рядах золотых пластинок и драгоценных камней. Когда же танцовщица закончила танец, царевна встала, подошла к ней и положила ей на плечи царское ожерелье.

Ненадолго все в изумлении замолчали, а потом со всех сторон раздались восторженные возгласы: «Божественная рука! Божественная жена! Ты щедра, как твоя мать, да здравствует она еще тысячи лет! Дочь Амона! Прекрасная дочь Амона!»

Нефру-ра, смущенная громкими криками возбужденных девушек, спряталась за своей покровительницей, которая с удивлением смотрела на все происходящее и не знала, что ей следовало сказать.

Я же переводила взгляд с танцовщицы на царевну, с царевны на танцовщицу, а потом взглянула на свои плечи, которых никогда не касалось ни золото, ни драгоценные камни, и подумала: «Украсят ли когда-нибудь и меня такими же драгоценностями?»

Тотчас же после нашего возвращения глаза Аменет заметили отсутствие украшения на шее Нефру-ра. Она помрачнела.

– Не брани меня, – стала умолять царевна старую кормилицу, – если бы ты только видела, как она танцевала! – И она начала петь: «Раскройтесь, небеса, раскройтесь, выступи, выступи…»

– Неверно, госпожа! – прервала ее старуха. – Говорят: «Откройтесь, небеса, откройтесь, выйди, выйди, повелительница опьянения!»

Произнося это, она то пела, то говорила и раскачивала в такт своим неуклюжим, костлявым телом и рубила воздух пальцами с птичьими когтями. Нефру-ра смотрела на нее и смеялась до слез.

– Ты тоже пой и танцуй! – попросила она. – Тогда я тебе подарю цепь!

Но тут Аменет разом остановилась. Ее лицо, которое, казалось, на мгновение смягчилось, снова помрачнело, и она замолчала.

Танцующая старуха представляла собой такое неописуемо комическое зрелище, что только страх перед ней удержал меня от того, чтобы посмеяться вместе с Нефру-ра. Но теперь, когда она застыла в оцепенении, а Нефру-ра, дразня, потянула ее за платье, так что та вздрогнула, я почувствовала к ней внезапное сострадание и поборола свое недоброе чувство. Может быть, и она когда-то была красива. Может быть, и она тоже танцевала в честь Амона, владыки престолов. Может быть, и ее когда-то держал в объятиях муж и окружали дети. Странно, что Небем-васт никогда мне об этом не рассказывала! Не собраться ли мне с духом и не расспросить ли старуху?

Я не сразу решилась, но эта мысль не давала мне покоя. И вот однажды мы были с Аменет вдвоем в комнате. Солнце только что село, а лампы еще не зажигали. Сумерки скрывали меня от ее острого взгляда – и тогда я спросила:

– Скажи, Аменет, что же у тебя не было ни мужа, ни детей?

От моего вопроса у старухи будто отнялся язык, так что сначала она ничего не могла ответить. Она явно старалась отделаться от меня, но, по-видимому, ее душа все же очерствела не настолько, чтобы не почувствовать участия, прозвучавшего в моих словах. Поэтому она все же ответила тихо и невыразительно:

– Мой муж отправился с отцом Хатшепсут в презренную землю Речену больше я его никогда не видела, А мой сын Пуэмра, второй пророк Амона, главный зодчий бога, и именно ему надлежало бы поручить все храмовые постройки, а не этому Сенмуту, который выманил милость царицы и захватил для себя все должности и почести! – Она огорченно замолчала.

– А ты пела в хоре Амона, когда была молодой?

– Еще бы не пела! Но в мое время еще существовал старый добрый порядок, тогда еще не было в обычае, чтобы дети песка… – Она внезапно запнулась. С шумом выпустила воздух из ноздрей. А затем голосом, совершенно не похожим на тот, что я слышала раньше, сказала: – Иди спать, дитя! Я знаю, как утомляют танцы и пение и взмахи систром.

Тогда я почувствовала, что мне удалось победить ее враждебность.

Мое сердце наполнилось радостью, которая была гораздо больше той, что охватила меня при виде священного танца. «Хатхор, повелительница опьянения! – ликовало все во мне. – Горы и долины должны обняться, когда твой сияющий супруг приближается к твоей красоте! И даже враг протягивает руку врагу, когда аромат твоей цветущей рощи касается его сердца!»

Что это были за слова? Звучали ли они в одной из песен, которые я разучивала в те дни, или сама Хатхор, повелительница пения, вложила их мне в душу?

Я никак не могла заснуть. Уже давно я различала равномерное дыхание Небем-васт, но у меня в висках стучали мысли, в мозгу проносились картины, в ушах звучали песни и среди них все снова и снова, чистая и ясная, как звук арфы:

Однако все это было лишь подготовкой. Описать сам праздник не хватит слов. Ты, Рени, чтобы посмотреть Праздник долины, переправляешься через Реку на нашем маленьком челне в то время, когда священная ладья, привязанная сзади к царскому судну, уже давно причалила к западному берегу. Ты бываешь счастлив, если сумеешь заметить Доброго бога издали, а благоприятный ветер донесет до твоего слуха слабый звук систра певиц Хатхор.

То, что испытываешь ты, Рени, невозможно даже сравнить с тем, что довелось увидеть мне. В тот день моя юная душа радостно трепетала от переполнявшего ее благоговения.

Я видела, как статую бога переносили из храма на священную ладью и как могущественнейшие из жрецов теснились, чтобы принять ее на свои плечи: Хапу-Сенеб первым, Пуэмра вторым и так далее, один за другим. Затем мы пошли по широкой дороге к Реке. Макара, в мужском облачении, шла позади жрецов – изящная голова высоко поднята над узкими плечами, к подбородку подвязана борода, как это и подобает царю. А впереди хоров – Нефру-ра, малышка, с систром, раскачивающимся в ее прекрасных, тонких руках. Она не дрожала и не опускала рук всю дорогу до берега, и хотя было еще по-утреннему прохладно и дул северный ветер, ее ясный лоб был покрыт потом.