Каково это, интересно, родиться тупиковым? Дома то нормально, там вся семья такая. Мама тупиковая, папа тупиковый, братья, сёстры, бабушка… А вот в школе? Учительница в первом классе скажет, — Вот вы, дети, вырастете, окончите школу, станете врачами, лётчиками и военными что бы приносить пользу стране. И даже ты, тупиковый с последней парты, на что-нибудь сгодишься нашей Родине…

Обидно!

И как жить дальше, к чему стремиться? Доказывать каждый день, что «тупиковый» тоже на кое-что способен? Что он не совсем пропащий! Учиться, не разгибая спины и работать, не покладая рук? Или просто плюнуть на всё, продать квартиру и махнуть жить в Доминикану? Пить ром, валяться на солнышке, удить рыбу, а над бунгало вывесить флаг «Здесь живёт Тупиковый. Просьба не беспокоить». Или запить? Погрузиться в видения и галлюцинации, забыть о жестоком мире нетупиковых? А можно ещё тщательно скрывать свою тупиковость. Сделать пластическую операцию, купить новые документы, жениться и жить как все. Или поселиться в резервации вместе с остальными тупиковыми и, даже, начать гордиться своей уникальностью. И вечером в кабаке «Тупик», навалившись на столик, говорить собратьям — Ничего, ребята, дай только срок! Мы им всем ещё покажем!

Интересно, как бы я поступил? Или, как мне давно уже стоило бы поступить?…

На самом же деле лундехунд не «тупикОвый», а «тУпиковый», то есть предназначен для охоты на тУпиков. Это такие птицы…

Тоже, кстати, не ахти какая радость. Кто-то охотится на львов, оленей, зайцев, на вальдшнепов, в конце концов, а лундехунд на тупиков. Так и слышится — Не лезь к взрослым собакам, иди своих тупиков гоняй…

Жили-были в далёкой стране Португалии старик со старухой, и была у них собака породы Кан ди кастро-лаборейру. Не могли на неё нарадоваться старики. И красивая, и добрая, и умная, и воспитанная, и послушная, вот только не говорит.

— Чего бы я только не отдал, — говорит как-то старик, — что бы наша собачка заговорила.

— Вот было бы нам счастье на склоне лет, — вторит старуха. И собаке, — иди ко мне, радость моя.

И тут-то собака заговорила…

— Видите ли, уважаемая, давно хотела заметить, что мои десять лет собачьей жизни приравниваются к человеческим семидесяти. Понимаете, о чём я? Все эти тыканья, поди сюда, поди туда, стоять, лежать, сидеть, голос. А я уже далеко не щенок, хотя и стараюсь держать себя в форме. Конечно, вас давно уже называют Старухой, однако, как я могла заметить, вам нет ещё и пятидесяти пяти. О, нет! Боже упаси меня от критики, ведь, каждый волен распоряжаться своей жизнью сам, но, дорогая моя, так запустить себя. Этот чёрный платок, эти бесформенные боты, не говоря уже о платье. А ваш муж! Да он никогда не был красавцем, но бриться и чистить зубы — это необходимо. Скажете, внешний вид ничего не значит? Не стоит и выеденного яйца? Кстати, откуда взялось это выражение — «выеденное яйцо»? Имеется в виду скорлупа? Так, почему бы так и не сказать? Разве вы выедаете яйца? Впрочем, если вспомнить сестру Вашего мужа, с её вечно недовольным лицом хорька, то вот о ней можно так сказать с уверенностью. Выедает! И, согласитесь, выедает всё до крошки, до капельки, обгладывает каждую косточку. Надеюсь, этим летом она не заглянет к нам «на пару дней»? Интересно, как может сочетаться прожорливость и вставная челюсть? Впрочем, так же, как и геморрой, сочетается с резвостью у Вашего мужа, когда он, якобы, ходит на почту. Никогда не задавались вопросом, что это за странная любовь к прессе? Так я вам, милочка, открою глаза! Где-то, год назад, одна городская вертихвостка…

Нет, пожалуй, людям не нужны говорящие собаки.

Словаки народ упорный. Не соврать, с 1840 года возили по международным выставкам своих ЧУВАЧЕЙ и всё без толку. Подойдут посетители к стенду с красавцами-щенками, а над ними надпись «TCUVATCH». Поморщатся и уйдут к Биглям, да Вахтельхундам. Имя им, видите ли, кажется неблагозвучным. Совсем опустились у словаков руки, пока, году где-то в 1890-м, не привезли своих псов на Мюнхенскую кинологическую выставку.

Приехали на стенд, расставили корзины со щенками, развесили гравюры, разложили буклеты и стоят, ждут посетителей. Эффект, как всегда нулевой. Вечереет, фонари зажигаются, народ с выставки расходится. Достали бедняги-выставочники кувшинчик с пятидесятиградусной сливовицей и только решили завить горе верёвочкой, как вдруг, из соседнего павильона, son excellence le prince Голицын. Собственной персоной! Увидел кувшинчик, заулыбался. Ну, словаки, как народ гостеприимный, немедленно князюшке, с поклоном, и поднесли. Выпил Голицын, глаза выпучил.

— Mon dieu, — повторяет. — O, mon dieu! Как называется?

— Чувач, — отвечают словаки. — Гордость земли нашей.

— Знатно вы, ребятушки, придумали на выставке этот свой Чувач продавать, — похвалил их граф. Одарил десятью рублями ассигнациями, щенков за ушами потрепал и ушёл.

И этим же вечером Голицын на балу у французского посла только о TCUVATCH и говорил. Разумеется, наутро в павильоне у словаков случился аншлаг. Распродали всех щенков, да заказов на пять лет вперёд набрали. Хотели даже сгоряча породу в «Чувач-Голицын» переименовать, да не дерзнули…

Серые собаки считаются ближайшими родственниками волков, вот почему, в первую субботу октября, тысячи шведов привозят своих любимцев в долину реки Онгерман-Эльвен на, так называемую, Серую Родительскую Субботу. Перешучиваясь и болтая со старыми знакомыми, шведские псы несут на огромную поляну городские подарки своим лесным сородичам. Тут и консервированные сосиски, и сочные бифштексы для гриля, пластиковые мешки с сухим кормом на зиму, вязаные костюмчики для волчат, лекарства, спрей от блох, меховые подстилки для стариков, словом всё то, чего в лесу не найти. Отцы семейств расставляют палатки, а молодёжь, успев перепачкаться углём, возится с мангалами и барбекю. Осенний день короток, и как только солнце начинает тускнеть, из-за стволов деревьев робко появляются волки. Застенчиво они здороваются с городскими родственниками, смущаясь, дарят нехитрые лесные дары — корзины с ягодами и плетёные туески с мёдом. Поляна наполняется гулом голосов и радостных окликов. Там чету пожилых, седомордых волков знакомят с полугодовалыми щенками, и те умильно трогают их шершавыми лапами. Здесь встретилась молодёжь и, хохоча, рассказывает о своих приключениях за прошлый год. Кто-то уже пробует горячие жареные колбаски, и, обжегшись, уморительно трясёт кудлатой головой. Наконец все рассаживаются и один из старших серых, подняв к темнеющему небу берестяной кубок с элем, говорит короткую речь на древнем языке, а остальные хором повторяют за ним малопонятные, но бережно хранимые слова. Затем пир разгорается. Старые псы, увешанные медалями и их ровесники волки, покрытые шрамами, сидят поближе к кострам и, покуривая трубки, ведут неспешные беседы о былых временах. Взрослые, обнимая своих жён, и перекрикивая друг друга, спорят о видах на охоту, о грядущей зиме, о зайцах. Молодёжь налегает на угощение, подкладывая друг другу куски посочнее и беззаботно смеётся…

На рассвете волки, нагруженные подарками, прощаются. Жмут собакам лапы, обнимают и растворяются в подлеске. Серые же разбредаются по палаткам спать до приезда хозяев. Случается, кто-нибудь из щенков не хочет расставаться с лесными бабушкой и дедушкой, поднимает рёв и родители долго шёпотом успокаивают его в наступившей тишине…

Во время своего визита в Египет (1970 г.) президент Франции Ж. Помпиду навестил Ахмеда Исмат Абдель Магида (будущего министра иностранных дел) в его загородной резиденции. Навстречу гостям, радостно помахивая хвостами, выбежало несколько армантов.

— О-ля-ля — всплеснул руками Ж. Помпиду, — какая трогательная забота о бездомных животных.

— Это чистокровные египетские овчарки, — холодно проронил Ахмед Исмат Абдель Магид.