– Незряча, матушка, незряча, – старуха горевала. – И что в мире творится? В который раз светлейшие князья приходят на Русь править, а минет срок короткий, глядишь, и взор померк. Свет угасает… Кто гасит свет в князьях? Ты же княгиня, просвещена была. Признала я тебя, как увидела. Водил тебя Вещий князь сиим Путем. И на тропу Траяна ты ступала вкупе с ним. А сколько теперь дорог-путей знаешь небесных? Два только: Млечный, коим с небес сошла, да Последний, которым отправишься, когда час пробьет. Третий-то Путь, который между ними, тебе уж и неведом, и не зрим. Тропы земные прелестней стали, чем тропа Траяна… Ужели власть – такая заразная хворь, что способна и Свет разить? Пустая моя головушка, седьмой век живу на Птичьем Пути, а ума не набралась. Внять не могу, отчего в князьях ни Свету нет, ни памяти – беспутство лютое творится. На что уж князь Олег! Был Вещим Гоем, а мир покинул как дурак. Ему-то ведома была тропа Траяна. Нет Русь по ней вести, а он изрочился и стал судьбу пытать… Владычество и власть – стезя худая, коль Вещего князя на земные пути свела. Чего вы ищете на этой стезе? Богатства и утехи? Чести и славы? Да ведь на небесной тропе сего добра довольно каждому. И труда-то нет – нагнись и подыми… Теперь уж Олега не спросить, так я тебя спрошу: как же утратила ты дух просвещения, матушка-княгиня?

– А боги постарели, – призналась она. – Коль Род стал дедушкой, Даждьбогом, то силу свою утратил. Перун по нраву мне. Он молод, громовержец, и удал. И зрим, когда гневится в небе. А Род – где он? В чем суть его? Незрим, как и тропа Траяна. И потому ступать по ней мудрено и хлопотно. Земли не видно под ногою и крикнуть хочется: «Где я стою? Где я?» А крикни, так народ услышит, бояре возмутятся… Пристало ли князьям вести за собой Русь Тресветлую неведомо куда?

– Зришь ли, матушка, где ныне стоишь? – спросила старуха. – На каком Пути?

– Места я узнаю, – огляделась княгиня. – Должно быть, плывем мы по реке Ра к истоку…

– Беда, беда, – простонала старуха, погоняя белугу. – И тяжко же бродить в потемках. Вот от того и бьете лбы!.. Да ты же на тропе Траяна! Вот темнота! Вот чудь слепая! Ужель не чуешь: под тобой не хлябь земная, а твердь небесная?.. Н-но, н-но, белуга! Чего зря реветь? Наддай, уж так и быть, свезем княгиню в Храм. Авось прозреет…

Между тем путь по тропе Траяна продолжался и был нескончаем. Он был и короток и долог, ибо всяк, кто вставал на него, одолевал Пространства ровно столько, сколько мог или должен был одолеть. И ни шагу более. Путь этот был им легок и тяжел одновременно, потому как проходил через жизнь между началом ее и концом, а значит, связан был с земным путем, и персть земная отягощала ноги. Зато не нужно было на тропе Траяна искать бродов, долин меж неприступными горами и прямиц – всего того, от чего страдал и к чему привык человек, ступая по земле.

Одним лишь птицам был ведом сей Путь без всякого труда, науки, просвещенья, ибо они носили на своих крыльях Свет.

Чем ближе был исток священной реки Ра, тем скорее разреживался клин лебединый. Птицы разбивались по парам, прощались с князем до осени и опускались на светлые воды. Так незаметно разлетелся клин по заветным местам, по заводям да плесам, и только оставшийся без пары птичий князь еще долго летел в одиночку, указывая путь, да и он скоро притомился, сел на воду и поплыл рекой.

Тут вдруг посередине реки очутилась телега, завязшая между берегов. Тщедушный конек рвал постромки среди буйных струй, а три молодца, три развеселых Гоя, стояли подле и смеялись, хлопая себя по ляжкам. Между тем запруженная Ра взметнулась выше берегов, потоки выплескивались на сушу.

– Эй, Гои! – крикнула старуха. – Ах, недоумки! Зачем Путь заслонили? Отворите немедля!

– Да рады бы! – еще шибче засмеялись те. – Телега вот застряла. Мы ни при чем!

– Да вы же реку запрудили!

– Нешто беда великая? Пусть дух переведет. Ей эвон сколь бежать еще – до самого Хвалынского моря!

– Ох злодеи, ох балбесы! – разохалась старуха. – С рекою вкупе вы прервали Время! Вспять его обратили! Ужель и вы ослепли?

– Вот горе – вспять обратили Время! – захохотали Гои. – Ну и пускай потечет назад. Вот уж смеху будет! Ложишься спать сегодня – просыпаешься вчера!

И «ха-ха-ха» да «ха-ха-ха…».

– Я вам сейчас задам! – застрожилась старуха и замахнулась древком остроги. – Долой телегу с брода!

Молодцы затылки почесали.

– Мы и не прочь. Да руки все изрезаны! И занозились – страсть!

При сем они потянули к старухе перевязанные тряпицами ладони.

– Где ж так изъязвились?

– Кикимору ловили!

– Неужто и поймали?

– Эвон, на телеге! Под рогожкой!

Старуха сдернула рогожку с воза – Кикимора вскочила на ноги, стрельнула шальным красным оком, видать, утечь хотела, но старуху увидела, съежилась. И лик ее белый, непокорный, и червленые космы до самых пят – все позеленело от страха. В ноги повалилась:

– Владычица! Помилуй!

– Почто сбежала от меня? – сурово спросила старуха. – Или не справедлива я? Уроком непосильным обременила?

– Прости, благодетельница! – взвыла Кикимора. – Ей-ей, не повторится! Чтоб мне воды не зреть! Чтоб на коряге удавиться! Возьми назад! Не дай Гоям потешаться надо мной!

– А ежели лукавишь?

– Ни-ни!

– Ну, гляди, – сдобрилась старуха. – Нарушишь слово – отдам тебя земным князьям. У них там в Киеве одна забава есть – диковинным гостям заморским показывать все наши чудеса. Пусть выставят на позор тебя!

Тут Гои уже возмутились и закричали наперебой:

– Строга ты, владычица! И коварна! Мы не дозволим, чтобы послы заморские смеялись и тешились над девой. Она – полонянка наша! А ну кто из нас захочет жениться? Хоть она и колется, и длани режет, как осока, да все жена.

– А ну-ка, не перечить мне! – отрезала старуха. – Кикимора сия служанкой мне была, одежды по утрам подавала во дворце.

– Была служанкой, да нынче нашей добычей стала! – снова развеселились Гои. – Ты хоть и царствуешь над водами по Птичьему Пути и мы твои холопы, но все одно: добыча есть добыча. Отнимешь – Совесть тебя съест.

Кикимора потупилась и молчала – кроткая девица…

– Так давайте торговаться, – решила владычица вод. – Что просите? По горсти чешуи на брата?

– Ха! Чешуи! – захохотали Гои. – За девицу шальную поболее возьмем. Хорош товар, и серебро не в счет.

– Чем же возьмете, златом?

– На что нам злато? За деву красную отдай нам эту жену! – одновременно указали они пальцами на княгиню.

– Ишь, замахнулись! – рассердилась старуха. – Жена сия – Великая княгиня!

– Да знаем! Как не знать! – загоготали молодцы. – Потому и просим. Она хоть и земная, и норовом спесива, да и стара, но хоть рук не занозит, когда обнимешь – гладкая!

– Право, не знаю, – задумалась владычица вод. – И Кикимору жалко вам оставлять, и за княгиню спросят, коли променяю…

– Кто спросит-то? Да ну! Таких княгинь хоть пруд пруди – хороших мало.

– Да жребий пал на нее, – сильно сомневалась старуха, – велено в Чертоги доставить. Валдай мне знак дал…

– Набрешешь что-нибудь, – посоветовали Гои. – В воде утопла или примерла за древностью лет. Да мало ли чего! Кикимора дороже!

Прозрев на такой торг и речи послушав, княгиня было возмутилась, да, спохватившись, вспомнила, что величество ее и власть, могущество и воля – все пустое на тропе Траяна. И вкусивши беспомощности своей, она жалобно зашептала старухе:

– Не забыла ли, бабушка? Я жаждала дитя зачать, наследника престола… Отдашь меня, я князя не рожу. Кто станет Русью править?

– В том и беда, – вымолвила старуха озабоченно. – Так бы-то обменяла. Кикимора лукава, да уж сжилась я с ней, – она вздохнула и сказала Гоям: – Не дам княгиню, не просите. Рок ей дитя родить, светлейшего земного князя.

– Слыхали мы про то, – согласились Гои. – Стезя достойная. А то молва идет, она все править норовит, людьми повелевать, суды рядить… Пускай уж родит. Но за Кикимору-то что положишь? Дай по запястью?