Откинувшись в кресле с дымящейся чашкой кофе в руке и нежась в лучах заглядывающего в иллюминатор солнца, Моррис Цапп читает в газете «Тайме» о столкновении полиции и противников «Национального Фронта» в западном Лондоне, о землетрясении в Югославии, о военных действиях в Ливане, о политических убийствах в Турции, об очередях за мясом в Польше, о начиненных взрывчаткой машинах в Белфасте и о прочих трагедиях, бедствиях и актах насилия в самых разных точках земного шара. Но здесь, высоко в небе, над облаками, — если не тихо, то, по крайней мере, спокойно. Самолет летит не столь плавно и быстро, как реактивный лайнер, зато сидя в кресле можно вытянуть ноги, а кофе горяч и хорош на вкус. И, судя по газете, на земле есть места и похуже.

— Черт побери, — бурчит Рональд Фробишер, наклонившись над ковриком у двери, где лежит утренняя почта. — Опять письмо от этого япошки.

В Гринвиче — и по Гринвичу, ведь отсюда ведет отсчет мировое время, — половина девятого утра. Голубая аэрограмма, которую вертит сейчас в руках Рональд Фробишер, — конечно, не та самая, которую только что печатал Акира Саказаки, но та, что он отправил неделю назад. Та самая лежит сейчас в гру­зовом отсеке реактивного лайнера, который, взяв курс на Лон­дон, пересекает Персидский залив, а еще одна кувыркается по закоулкам устройства автоматизированной обработки почты центрального токийского почтамта и несется по конвейерной ленте, сворачивая влево и вправо, ныряя и выныривая, словно байдарка по речным порогам.

—Четвертая или пятая за этот месяц,—недовольно ворчит Рональд Фробишер, возвращаясь к завтраку.

—Что?—спрашивает его жена Ирма, не отрываясь от «Гардиан».

—Письмо от того типа, что переводит на японский «Мало постарались». Я уже ответил вопросов на двести.

—Не понимаю, почему ты не пошлешь его к черту?—гово­рит Ирма.

—Если честно—потому, что нахожу в этом интерес,—объ­ясняет Рональд Фробишер, садясь за стол и вскрывая ножом аэрограмму.

—И предлог, чтобы отложить свою работу, насколько я мо­гу понять. Не забудь, что сценарий для «Гранады»^[35]должен быть готов к следующей пятнице,—проговорила Ирма, не от­рывая глаз от женской странички «Гардиан». Разговоры с му­жем достаточно предсказуемы, и можно вести их, одновремен­но читая газету. И даже подливать себе чай, что она и делает. —Нет, это в самом деле замечательно. Послушай: «Страни­ца 86, седьмая строка сверху. „Какую девку трахнул я вчера в кустах!—сказал Инек". Значит ли это, что он случайно причи­нил боль молодой особе?»

Ирма усмехается, но не над вопросом Акиры Саказаки, а над чем-то на женской страничке «Гардиан».

—-Конечно, этого малого можно понять,— говорит Ро­нальд.— Вполне естественное заблуждение. С какой стати «трахать» означает «заниматься сексом»?

—Не знаю,— отвечает Ирма, переворачивая страницу.-— Ты писатель, ты и объясни.

—«Страница 93, вторая строка снизу. „Я от нее тащился,— сказал Инек" Значит ли это, что он не спеша ушел из дома мо­лодой особы?» Мне даже жаль этого япошку. В Англии он ни­когда не бывал, откуда ему все это знать.

—Не понимаю, а он-то что так беспокоится? И почему японцам интересно читать о том, как кто-то кого-то трахает на улице захолустного английского городишки?

—Потому что я отношусь к крупным писателям англий­ской литературы послевоенного периода, вот почему. А ты ни­когда не могла в это поверить, да? Не могла допустить, что ме­ня всерьез можно называтьлитератором.Ты думаешь, что я просто литературный поденщик, который клепает сценарии для телевидения.

Ирма, привыкшая к маленьким капризам мужа, невозму­тимо продолжает читать. Рональд Фробишер сердито вгры­зается в намазанный джемом тост и открывает следующее письмо.

—Послушай-ка,—говорит он жене,—что мне пишут: «Ува­жаемый господин Фробишер! В сентябре этого года мы прово­дим в Гейдельберге конференцию, посвященную проблемам восприятия художественного текста, и нам чрезвычайно хоте­лось бы увидеть среди ее участников такого выдающегося со­временного писателя, каковым являетесь Вы...» Ты видишь? Кстати, это, наверное, будет довольно интересно. И я никогда не был в Гейдельберге. Пишет какой-то фриц по фамилии фон Турпиц.

—А не много ли ты ездишь по конференциям?

—Но это все полезный опыт! Если хочешь, поедем вместе.

—Нет уж, спасибо. Большая радость таскаться по музеям и церквам, пока ты чешешь языком с местными подхалимами. А почему все твои нынешние поклонники живут за границей? Наверное, им невдомек, что сердитых молодых людей уже нет?

—Сердитые молодые люди здесь совершенно ни при чем! — сердито говорит Рональд Фробишер и открывает новый конверт.—Хочешь пойти на церемонию вручения лите­ратурных премий в Королевской академии? В этом году ее про­водят на пароходе. Кстати, я там должен что-то вручать.

—Нет, спасибо,—отвечает Ирма, переворачивая страницу «Гардиан». У них над головами слышится гудение самолета, легшего на курс по направлению к Хитроу.

Туман в аэропорту Хитроу, из-за которого самолет амери­канской авиакомпании «Трансуорлд эйрлайнс», выполняю­щий рейс номер 072, был отправлен на посадку в аэропорт Стенстид, внезапно рассеялся. Самолет развернули, и теперь он приближается к Хитроу с востока. В девяти тысячах метрах над головами у Рональда и Ирмы Фробишер Фульвия Моргана закрывает книгу «Ленин и философия» и укладывает ее вместе с лайковыми шлепанцами в поместительную рыжую замшевую сумку от Фенди. Затем она ловко засовывает ноги в свои эксклюзивные сапоги и осторожно застегивает молнии, стараясь не зацепить узорчатых колготок. Потом она бросает надменный взгляд в иллюминатор и видит петляющую Темзу, собор Святого Павла и лондонский Тауэр с его знаменитым мостом. Ей на глаза попадается Британский музей, под куполом которого Карл Маркс когда-то насочинял теорий, позволивших не только объяснить, но и изменить мир: это диалектический материализм, прибавочная стоимость и диктатура пролетариата. Однако псевдоготическая причуда парламентского дворца, увенчанная головастым Биг Беном, напоминает воз­вращающемуся с неба на землю марксисту о том, как медленно изменяется мир. Мать парламентов, следовательно, мать репрессивных режимов. Все парламенты следует уничтожить.

—Ой, Говард! Биг Бен!— восклицает Тельма Рингбаум, тол­кая локтем мужа в заднем ряду экономического класса.

—Я его уже видел,— мрачно отвечает он.

—Через минуту мы приземлимся. Не забудь бутылки из дьюти-фри.

Говард нащупывает под сиденьем пластиковый пакет с двумя литровыми бутылками виски, купленными в аэропорту

Мир тесен

О'Хейр: сначала они преодолели путь в тринадцать тысяч километров от того места, где были произведены, а теперь снова вернулись на родину. Глухой стук дает понять, что самолет вы­пустил шасси. «Трехзвездный Локхид» заходит на посадку в аэропорту Хитроу.

Моррис Цапп в конце концов приземлился в Хитроу и, сидя на высокой табуретке у стойки ресторана первого аэровокзала, второпях уписывает яичницу с ветчиной и поджаренным хлебом, пристроив у сахарницы книгу Филиппа Лоу «Хэзлитт и просто читатель». Стремительно забрасывает в рот куски он скорее из жадности, чем от спешки, поскольку до вылета в Ми­лан остается два часа. Облизав масляные пальцы, он открывает книгу с эпиграфом — само собой разумеется, из Уильяма Хэзлитта:

Я занимаю исключительно оборонительную позицию. Йне делаю решительных выводов, не предлагаю новых идей, я просто защищаю здравый смысл от изысков псевдофилософии.

Моррис Цапп вздыхает, качает головой и намазывает маслом еще один кусок поджаренного хлеба.

В городе Куктаун, штат Квинсленд, Родни Вейнрайт поглощает обед, никуда не торопясь — отчасти потому, что у него шатается коренной зуб, а мясо Беверли пережарила, отчасти потому, что совсем не хочет есть.

—Дьявол, ну и жарища,— бормочет он, вытирая салфеткой потный лоб.