Благодаря своей профессии Киндред гораздо больше, чем другие люди, интересовался деревьями, вот и сейчас он с удовольствием называл вслух каждое, встречавшееся ему по дороге. Позади остался огромный дуб, его испещренную наростами кору, казалось, покрывал узор из едва различимых извивавшихся фигур. Толстые ветви тянулись вперед, как будто желая схватить любого, кто рискнет пройти мимо. Старый дуб служил также постоянным пристанищем крохотным созданиям — животным, насекомым и птицам, они занимали дупла, ютились в глубоких трещинах коры или просто вили гнезда на ветвях.

Ароматы леса опьяняли, и впервые за последние несколько месяцев ему удалось хотя бы на время забыть о перенесенной травме. Но скоро — слишком скоро — поврежденная нога ослабела, а рукой словно завладел неожиданно подкравшийся мороз. Том знал, что он слишком плохо обращался со своим ослабленным телом, пренебрегая советом доктора упражняться каждый день, но ни в коем случае не перенапрягаться. После долгих месяцев терапии ему понадобится время, чтобы восстановить силы, а нетерпение может превратиться в его злейшего врага. Молодой человек провел за рулем целый день, добираясь от самого Лондона, и, хотя левая половина тела не выполняла почти никакой работы, этот путь обошелся ему недешево. Ну а путешествие от Замка до коттеджа (в котором, честно говоря, не было необходимости), вероятно, оказалось чрезмерным испытанием. Несмотря ни на что, он не раскаивался в своем решении, даже когда его дыхание слегка затруднилось и приходилось сознательным усилием отрывать левую ногу от земли. На лбу вновь выступил пот, но воздух был слишком свежим и ароматным, а лес слишком красивым, чтобы переживать по поводу усталости и физического дискомфорта. Впереди в просвете между деревьями Том увидел ствол, поваленный молнией. Его корни все еще находились в земле, но верхушка почти легла набок, листья увяли и высохли. В лесу были и другие упавшие деревья, но именно это вызвало в душе молодого человека особенное отвращение, словно трагедия его падения оставила болезненный след в окружавшем его воздухе. Неужели вокруг него тоже образуется подобная аура, ведь неожиданная и свирепая атака на его собственное тело была схожа с ударом молнии, поразившей дерево... Нет, он все еще жив, а дерево погибло. Подобное сравнение казалось такой же глупостью, как и жалость к самому себе, и Киндред выкинул из головы мысль, которая лишний раз напомнила о его нарушенном душевном равновесии.

Опавшие листья под ногами смягчали шаги, но левая нога все равно стала необыкновенно тяжелой. Наконечник трости глубоко погружался в землю каждый раз, когда он опирался на нее, что свидетельствовало о возраставшей зависимости. Когда Том заметил другое поваленное дерево, судя по всему спокойно лежавшее тут много лет, поскольку места, где обрубали ветки, поросли лишайником, он решил чуть-чуть отдохнуть. Пробравшись сквозь высокую траву, молодой человек направился прямо к естественной скамье.

Слабый голос кукушки донесся до него откуда-то из глубины леса, ветер прошуршал в листьях над головой. Что-то маленькое, вероятно желудь с ближайшего дуба, упало на землю. Звук падения был мягким, но явственно слышным в окружавшей его тишине. Затем раздался другой звук, который Том не смог опознать. Он казался таким же слабым, как голос кукушки, но прозвучал ближе. Молодой человек задержал дыхание и прислушался. Было ли это игрой его воображения? Это не зверь и не птица — но, абсолютно непонятный, звук тем не менее казался естественным в окружающей обстановке. Звук затих, а Киндред продолжал сдерживать дыхание; потом снова раздалось мягкое... да, посвистывание. Нежное звенящее посвистывание.

Растерянный, Том настороженно повернулся в сторону, откуда доносился звук, но ничего не увидел. Вернее, не увидел ничего необычного. Лес оставался абсолютно спокойным.

Подозрительный, но приятный звук не замолкал, однако невозможно было определить его источник: словно вдалеке на ветру слабо звенели колокольчики. Молодой человек никогда раньше не слышал ничего подобного. И все же... и все же звук казался смутно знакомым, как будто явился из забытых снов. Затем ему пришло в голову, что это вовсе не шум, а нечто вроде предзнаменования, и воображаемые колокольчики звучали в нем самом, а не в окружающем его лесу. Очевидно, таков еще один, более поздний, подарок, преподнесенный болезнью: пульсация крови в ушах порождает вибрацию, которая превращается в электрический импульс, известный нам как звук.

Том мысленно одернул себя: «Прекрати! Ты не можешь сваливать все на удар. Кое-какие странные вещи происходят на самом деле, и без всяких неприятных последствий». Сузив глаза, молодой человек всматривался в чащу, в которой что-то — он не имел представления, как оно называется, поэтому остановился на том наименовании, которое раньше пришло ему в голову — «шепчущий перезвон», — стало видимым. Возможно, это игра его воображения, или легкий ветерок именно сейчас коснулся листьев, но они трепетали. Оставаясь на бревне, Том наклонился вперед и обнаружил, что добиться этого не смог бы никакой поток воздуха, поскольку ничто другое вокруг не двигалось.

Один за другим в чаще появились крохотные огоньки. Естественно было бы посчитать их светлячками, но простая логика и знание природы подсказывали, что подобные создания появляются только в сумерках или ночью; к тому же они чаще встречались на континенте, а не в Англии, поэтому их появление должно быть обусловлено стечением двух необычных обстоятельств. В любом случае множество отсветов, отбрасываемых странными искорками, не походило на что-либо виденное им раньше. Казалось, они использовали весь спектр необычных оттенков — от серебристого до фиолетового, от белого до бледно-зеленого. Огоньки переливались и мерцали, словно не могли удержаться в одном образе, к тому же двигались не так, как насекомые, — их полет выглядел легким и плавным, но ни в коем случае не хаотичным.

Том обнаружил, что до сих пор задерживает дыхание, поэтому он одним изумленным вздохом выпустил воздух из легких. Даже на таком расстоянии и в лучах яркого солнца — заросли находились в самом центре прогалины — танцующие огоньки искрились. Их было как минимум пять, нет, шесть, нет, теперь их стало семь, и они пропадали и появлялись в поле зрения, крохотные блестки, яркие, как алмазы, и хрупкие, как снежинки. Забыв о больной ноге и немеющей руке, молодой человек начал медленно приподниматься, боясь резким движением спугнуть капризных созданий — или прогнать иллюзию, поскольку, скорее всего, это была именно она. Однако огоньки продолжали мелькать среди листьев, иногда случайно освещая один из них, когда, подобно насекомым, присаживались отдохнуть на ровной поверхности. Медленно, с массой предосторожностей, вновь сдерживая дыхание, Киндред приближался к этому явлению.

Звуки (он внезапно сообразил, что это было щебетание множества звенящих голосов) напоминали жужжание пчелиного роя, а цвета, ставшие еще более разнообразными, — голубые, желтые, зеленые, лиловые и красные — слепили глаза.

Возможно, что перед ним малоизвестная порода микроскопических светящихся бабочек, но их силуэты казались слишком подвижными и неотчетливыми для подобного утверждения. Шум, издаваемый этими созданиями, отдавался легким, но непрерывным гулом у него в голове. Он напряженно всматривался, шаги стали более сбивчивыми...

Том не заметил торчащего корня, совсем чуть-чуть приподнимавшегося над землей, но этого оказалось достаточно, чтобы зацепить его левую ногу, которую и так тяжело было отрывать от земли без сознательных усилий, а трость не смогла помочь ему удержать равновесие. Киндред упал, приземлился на локти и колени на мягкую подстилку из опавших листьев, почти не ушибся, но от неожиданности из груди его вырвался крик.

Когда молодой человек вновь поднял голову, чаща была как чаща, листья — гладкими и неподвижными в лучах солнца. Видение исчезло. Смолк также и странный звук.

Колокольчики оказались сюрпризом. Обычно они цвели с конца апреля до начала июня, но здесь сохранились до конца июля и теперь покачивались над дорожкой, которая, расширяясь, превратилась в залитую солнцем поляну.