— Понимаю. Во время каникул она ходила в школьной форме?

Впервые в глазах миссис Уинн мелькнула растерянность: она, видимо, не поняла, почему ей задали такой вопрос.

— Нет, нет, на ней был ее праздничный костюм… Вы знаете, что она вернулась домой в одном платье и башмаках?

Роберт кивнул.

— Бывают же такие испорченные женщины, которым не стыдно жестоко обращаться с беспомощным ребенком! Просто не верится.

— Если бы вы увидели этих женщин, миссис Уинн, то вам бы совсем не поверилось.

— Но говорят, что преступники часто выглядят невинными?

Роберт пропустил этот вопрос мимо ушей. Ему хотелось расспросить о ссадинах на теле девочки.

— Ссадины были свежие?

— Да, совсем свежие. Некоторые все еще кровоточили.

Роберт недоуменно пожал плечами.

— Но были и старые ссадины?

— Если и были, то они уже зажили, и их не было заметно.

— А как выглядели ссадины? Как, скажем, следы хлыста?

— Нет, нет. Ее просто били. Били даже по личику. У нее справа опухла челюсть, и на виске была ссадина.

— До меня дошли слухи, что когда полиция просила ее рассказать, что случилось, она чуть не впадала в истерику.

— Это только в первые дни. Она отдохнула, успокоилась и затем все рассказала нам. А потом уже было нетрудно уговорить ее сделать заявление в полицию.

— Миссис Уинн, я знаю, что вы ответите мне откровенно. Скажите, не возникало ли у вас когда-нибудь подозрение, ну хоть на минуту, что все рассказанное Бетти — неправда? Хоть на минуту?

— Ни на секунду! Да и с какой стати? Она правдивая девочка. И даже при всем желании, как могла бы она выдумать такой длинный, обстоятельный рассказ? Полицейские задавали самые разнообразные вопросы и на все получали ответы.

— Она рассказала все сразу?

— Нет, рассказывала она два дня. Сначала нарисовала картину, а затем вспоминала отдельные подробности. Ну, например, вспомнила, что чердачное окно — круглое.

— Итак, болезнь не затемнила ее памяти?

— Думаю, что этого не могло случиться. Я хочу сказать, что с Бетти этого произойти не могло, у нее фотографическая память.

«Интересно!» — подумал Роберт, вновь насторожившись.

— Даже когда она была совсем маленькой, она, взглянув на страницу книги — детской книжки, разумеется, — могла тут же рассказать все, что там нарисовано. А когда мы играли в эту игру — ну, знаете, ставятся на поднос различные предметы, разрешается только раз взглянуть на них, а затем всех вызывают по очереди и спрашивают, что было на подносе, — мы обычно исключали из игры Бетти: она неизменно выходила победительницей. Уж Бетти-то запомнит все, что видела!

«А ведь есть еще и такая игра: теплее, теплее, горячо!» — подумал Роберт.

— Вот вы говорили, что она всегда была правдивым ребенком, и это подтверждают все. Но скажите: никогда она не фантазировала, не романтизировала свою жизнь, пусть даже по-детски?

— Никогда, — твердо ответила миссис Уинн. Это предположение даже, казалось, позабавило ее. — Да и она при всем желании не могла бы! Выдуманное никогда не интересовало Бетти. Даже когда она играла в куклы, и куклы ходили друг к другу пить чай, то Бетти отказывалась воображать, как другие дети, что на тарелках, мол, бутерброды. Нет. Ей требовался кусочек хлеба, пусть крошечный, но настоящий. Конечно, чаще всего ей перепадал не только хлеб, а кое-что повкуснее — удобный способ получить сладкое сверх полагающегося, а Бетти всегда была чуточку жадной.

Роберта невольно восхитило, что миссис Уинн умеет взглянуть со стороны на дочь, о которой так долго мечтала и которую, видимо, очень любила. Что это — свойственный учителям цинизм, пусть даже самый безобидный? Во всяком случае — это ценное качество и куда более полезное для ребенка, чем слепая любовь. Ужасно, что ум и преданность этой женщины будут так плохо вознаграждены!

— Мне бы не хотелось касаться неприятного для вас предмета, — сказал Роберт, — но не могли бы вы сообщить мне что-нибудь о ее родителях?

— О ее родителях? Но мы их совершенно не знали. Никогда даже не видели.

— Но, если я не ошибаюсь, Бетти жила у вас целых девять месяцев до того, как погибли ее родители?

— Да, но вскоре после того, как Бетти поселилась у нас, ее мать написала, что не приедет навестить девочку, это лишь расстроит и огорчит ребенка, и для всех будет лучше пока не дергать его. И просила меня каждый день говорить о ней с Бетти.

Сердце Роберта болезненно сжалось, ему стало чуть не до слез жаль погибшую женщину, которая соглашалась страдать вдали от единственного ребенка, лишь бы не огорчать его. Сколько же любви и заботы встретилось на пути Бетти Кейн!

— Она долго привыкала к вам? Плакала она о матери?

— Плакала потому, что ей не нравилась наша еда. Я не помню, чтобы она когда-нибудь плакала или скучала по матери. Она сразу же влюбилась в Лесли, она была тогда совсем малюткой, и это чувство, видимо, заглушило в ней все прочие. А он был на четыре года старше, как раз на столько, чтобы ощутить себя ее защитником. Он и до сих пор считает себя ее защитником, поэтому-то мы и попали в эту скверную историю с газетой!

— А как именно произошла история с «Эк-Эммой»? Я знаю, что ваш сын отправился в редакцию, а вы и ваш муж…

— Боже мой, нет! — негодующе перебила миссис Уинн. — Ни мужа, ни меня не было дома, когда Лесли явился к нам с репортером. Редакция послала с ним человека, чтобы тот записал непосредственно то, что услышит от самой Бетти.

— Бетти все охотно рассказала?

— Уж не знаю, охотно или нет, меня не было дома. Мы с мужем вообще впервые узнали об этом сегодня утром, когда Лесли положил перед нами газету. Кстати, вид у него был немного смущенный. Видно, он и сам раскаивался в том, что сделал.

Роберт встал.

— Я чрезвычайно благодарен вам, миссис Уинн, за вашу любезность.

Тон Роберта был так сердечен, что миссис Уинн вопросительно подняла на него глаза. «Что я тебе такого наговорила, что ты так обрадовался?» — прочел он в ее встревоженном взгляде.

Он спросил, где именно жили родители Бетти в Лондоне. Хозяйка дома сообщила ему адрес, но добавила:

— Только там теперь ничего не осталось. Просто пустая площадка. Говорят, она входит в часть какого-то строительного плана и поэтому на ней до сих пор ничего не построено.

У входной двери Роберт столкнулся с Лесли. Лесли оказался на редкость красивым юношей, о чем сам, видимо, представления не имел — черта, сразу примирившая с ним Роберта, хотя, честно говоря, до этой минуты Роберт не испытывал к юноше особой симпатии. Роберт почему-то воображал его эдаким неуклюжим малым, а Лесли, напротив, был стройным, худеньким мальчиком с добрым взглядом серьезных глаз и с растрепанными мягкими волосами. Когда мать познакомила их и объяснила, зачем Роберт приехал, Лесли взглянул на адвоката с нескрываемой враждебностью. Но миссис Уинн сказала правду: во всем облике ее сына чувствовалась какая-то скованность. Очевидно, он не был убежден в том, что поступил правильно, посетив редакцию «Эк-Эммы».

— Пусть всякий, кто поднимет руку на мою сестру, знает, что безнаказанным ему не остаться, — сердито буркнул Лесли, когда Роберт в самой мягкой форме попенял юноше за его поступок.

— Я вас прекрасно понимаю, — подхватил Роберт, — но пусть меня лично бьют целую неделю подряд, только бы не видеть свою фотографию на первой странице «Эк-Эммы». Особенно будь я молоденькой девушкой.

— Если б вас били целую неделю подряд и никто бы за вас не вступился, вы бы охотно поместили свою фотографию в любой газетенке, только бы добиться справедливости! — упрямо заявил Лесли и, не глядя на Роберта, вошел в дом.

Миссис Уинн улыбнулась смущенно, как бы прося прощения за грубость сына, а Роберт, пользуясь этой минутой, спросил:

— Миссис Уинн, если когда-нибудь вам покажется, что в истории, рассказанной Бетти, есть какие-то несообразности, вы не промолчите об этом?

— Не надейтесь, мистер Блэр!

— Вы что же, хотите, чтобы пострадали невиновные?