Предъявление ультиматума, по моему расчету, должно было сразу выяснить отношения с дэвановцами. Если они ответят «нет», то, может быть, придется отвлечь часть сил для удара на Шанду.

Нельзя было не учитывать, что Чжанбэй – важный опорный пункт, крупный узел дорог, центр провинции [85] Чахар. Неподалеку расположено несколько военных городков и аэродромов. Близость Калганского укрепрайона дополняла оперативную важность Чжанбэя. Но все это не исключало, а именно определяло необходимость стремительного удара с ходу. Тем более что разведка не обнаружила перед Чжанбэем заблаговременно подготовленной обороны.

Противник заметно активизировался. Недалеко от деревни Мяотань дэвановская кавалерия неожиданно атаковала подразделение офицера Юдина. Вражеских конников было во много раз больше. Они, видимо, ожидали, что их первый же воинственный клич внесет в ряды нашего подразделения панику и обратит его в бегство. Но советские воины быстро развернулись в боевой порядок и застыли в ожидании приближающейся орды. Это хладнокровие смутило атакующих. Хотя они и продолжали надвигаться, воинственный пыл вражеской конницы начал ослабевать.

Юдин подпустил конную лавину поближе и скомандовал:

– По атакующей коннице длинными очередями – огонь!

Слишком поздно поняли дэвановцы свою оплошность. Кинжальный огонь десятков автоматов и пулеметов начал опустошать их ряды.

Рано утром 15 августа юго-восточнее Алаймяо над нашими войсками на бреющем полете появились четыре японских «хелена». Сделав несколько заходов, они сбросили бомбы и обстреляли нас из пулеметов.

Необходимо было повысить темпы наступления и предъявить гарнизону Чжанбэя ультиматум о сдаче в плен. В случае отказа нам предстояло, совершив обходный маневр, с ходу атаковать город.

К 10 часам передовая мотомехгруппа подошла к Чжанбэю. От имени командования советско-монгольских войск каждой дивизии Внутренней Монголии был предъявлен ультиматум.

Командованию 1-й кавдивизии предложено сложить оружие и сдаться в плен вместе со всеми японскими и маньчжурскими советниками. В семи пунктах ультиматума излагались условия капитуляции, в целом достаточно почетные.

Но на ультиматум нам не ответили. [86]

На следующий день, пополнившись горючим, мотомехгруппа решительно атаковала противника и ворвалась в город. Завязались напряженные уличные бои. Войска и полицейские отряды противника, численно превосходившие нас, оказали довольно упорное сопротивление. Только после того как бронеподразделения офицера Сорокина и рота автоматчиков офицера Чирко захватили штаб дэвановской дивизии и полицейское управление, оборона врага стала терять устойчивость. К вечеру город удалось в основном очистить. Развивая наступление, части мотомехгруппы вышли к Калганскому укрепрайону и закрепились там.

Ночью мне доложили, что генерал-лейтенант Дамрин-Сурун согласен принять условия ультиматума.

– Очень приятно слышать добрые вести, – ответил я. – Обяжите генерала разоружить в городе Шанду и в прилегающих к нему районах все японские и маньчжурские подразделения и комендатуры, не входящие в его дивизию.

Забегая вперед, скажу, что Дамрин-Сурун выполнил это условие, чем спас жизнь многим своим цирикам.

Примерно в это же время к нам обратилось командование 3-й кавалерийской дивизии дэвановцев. Оно заявило, что сложит оружие при условии, если всем рядовым и офицерам будет дарована жизнь.

Сдавшиеся в плен части и соединения были малочисленны: они понесли значительные потери в боях. Оставшиеся в живых выглядели физически измотанными и деморализованными. В полках началось разложение: процветали пьянство, курение наркотиков, азартные игры на деньги, лошадей и оружие, грабеж мирного населения и монастырей.

Мне рассказывали потом об одном любопытном эпизоде. После капитуляции 3-й дивизии неизвестно куда запропастился ее отдельный пулеметный эскадрон, носивший грозное название «Самум». Группа наших офицеров обнаружила его в лощине, около небольшого монастыря. Представители советского командования невольно стали очевидцами весьма странного зрелища: под дикие крики и вой раздетые до пояса солдаты избивали друг друга плетьми. Оказалось, цирики одного из взводов проиграли в кости цирикам другого взвода дорогой [87] дэли{18} командира эскадрона. Когда выигравшие начали стаскивать халат с хозяина, преданные солдаты встали на защиту командира. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы советские офицеры не пресекли драку.

Массовой сдаче в плен дэвановских солдат в немалой мере способствовала деятельность политаппарата Ю. Цеденбала. Политуправление Конно-механизированной группы проводило большую работу по дезорганизации войск противника. Над занятой врагом территорией наша авиация разбрасывала множество листовок, раскрывающих освободительную миссию советских и монгольских войск. Авторами некоторых листовок выступали даже военнопленные. Они рассказывали о гуманном обращении с ними и призывали однополчан последовать их примеру и этим спасти свою жизнь.

Убедившись, что, вопреки японской пропаганде, жизнь пленных, захваченных советскими и монгольскими войсками, находится в полной безопасности, солдаты и офицеры Дэвана начали охотнее сдаваться на милость победителя.

В делах Архива Советской Армии сохранился интересный документ: письмо командира 9-й вражеской кавдивизии генерал-майора Буяндогтеха. Он обращался к командованию монгольской Народно-революционной армии с оригинальной просьбой: «Выделить партийного работника для проведения митинга и бесед с моими солдатами»{19}.

Жители Чжанбэя с ликованием встретили советско-монгольских воинов. Они торжественно отпраздновали день освобождения от тирании японских захватчиков. Специально выбранная населением делегация преподнесла освободителям знамя. Делегацию сопровождали толпы жителей с красными флагами, с красными повязками на руках и букетами цветов. И всюду – барабанный бой, звуки гонга, возгласы благодарности.

Многие жители просили принять их добровольцами в советские части или дать оружие для борьбы с японцами.

Чувства этих людей можно было понять: ведь они избавились от страшного ада японской оккупации. Вот [88] что писал в монгольской газете «Улан-Од» ее корреспондент Мятов, побывавший в те дни в освобожденном Чжанбэе: «Я всюду видел, что у жителей Маньчжурии в большинстве своем одежда была очень бедной. На голове – самотканые шляпы с огромными полями, на голое тело накинут чапан.

Они почти голыми руками с рассвета до заката вспахивали землю (часть горожан также занята в сельском хозяйстве) и получали за это крохотное количество зерна. «Нам трудно, – говорили они, – выразить словами ту огромную радость, которую мы переживаем сейчас, избавленные от кошмаров гнета японских поработителей».

Японское командование отводило существенную роль своим укрепленным районам в Маньчжурии. Начальник штаба Квантунской армии генерал Сикосабуро Хата утверждал, например, что система укрепрайонов способна задержать наступающие войска по крайней мере на длительное время. Поэтому на ее сооружение не жалели ни сил, ни средств, ни времени. (Калганский укрепрайон возводился в течение пяти лет рабским трудом китайцев и монголов.)

Чуть заметные, поросшие гобийским ковылем пологие курганы, груды камней, темные юрты, полоска выжженной солнцем лебеды – шарильчжи, еле виднеющаяся сквозь марево зноя лента древней стены, а впереди – равнина. Так выглядел укрепрайон, если смотреть на него в бинокль с северной стороны. Но первое впечатление обманчиво. Курганы на поверку оказываются толстостенными железобетонными дотами, а юрты дзотами. Все эти, оборудованные по последнему слову техники, мощные сооружения имели подземные ходы, жилье, склады с запасами, необходимыми для жизни и боя. Из темных глазниц амбразур смотрели жерла орудий и стволы пулеметов разных калибров. Да и рыжая полоска вовсе не лебеда, это – проволочные заграждения.

Пирамиды из камней служили препятствием для танков и бронемашин. За камнями находились противотанковый ров, управляемые минные поля. В промежутках между дотами и дзотами протянулись траншеи полного профиля и ходы сообщения. [89]