Молчание. Она сидела держа чашку с кофе на коленях и уставившись на нее.

Медленное тиканье стенных часов в тишине казалось громким и тяжелым.

— Странная вещь — пол, — произнес Грант. — Когда вы смеялись вместе со мной, будучи прижаты ко мне толпой в тот день, я вдруг на какой-то момент почувствовал странное смущение. Замешательство. Так иногда выглядит собака, над которой смеются. Я знаю, что ваш смех был вызван совсем другим, и не понимаю, почему я тогда смутился. Примерно в двенадцать сорок пять в прошлый понедельник я начал понимать почему и в результате чуть не попал под машину.

При этих словах она подняла глаза и проговорила, как-то отрешенно-заинтересованно:

— Вы — гвоздь программы в Скотланд-Ярде?

— О нет, — заверил ее Грант. — Я выхожу в массовке.

— Вы говорите не так, как те, что участвуют в массовке. Во всяком случае, я не встречала таких в массовках. И никто из массовки не смог бы… не смог бы догадаться, что случилось с Лесли Сирлом.

— О, это не моя заслуга.

— Правда? А чья же?

— Доры Сиггинс.

— Доры?.. Кто это?

— Она оставила свои туфли на сиденье в моей машине. Такой аккуратный пакет. Тогда это были просто хорошо упакованные туфли Доры Сиггинс. Но в двенадцать сорок пять в прошлый понедельник, как раз перед носом проходящего мимо такси, они стали пакетом подходящего размера.

— Какого размера?

— Подходящего к пустому месту в вашем фотоящике. Я пытался засунуть туда пару туфель Лесли Сирла — вы должны извинить меня за вольность, — но, согласитесь, трудно прошедшему суровую школу, уработавшемуся сыщику додуматься до вещи столь outre, как пакет с парой дамских туфель и цветным шелковым головным платком. Кстати, в отчете моего сержанта я нашел описание женщины, севшей в автобус на том перекрестке, где ярмарка. Там говорится: «свободный габардиновый плащ».

— Да. Мой burberry[29] двусторонний.

— Он тоже был заранее заготовлен?

— Нет. Я купила его несколько лет назад. Он легок и очень удобен в путешествиях. Я могу укрыться им ночью в лагере, а вывернув наизнанку, пойти в нем к вечернему чаю.

— Немножко досадно сознавать, что дорожку этому вашему розыгрышу вымостил я своим стремлением оказать услугу иностранцу, топтавшемуся у дверей. Теперь уж я вмешиваться не стану — пусть стоят.

— Вы так это рассматриваете? — медленно проговорила она. — Розыгрыш?

— Давайте не будем играть словами. Я не знаю, как вы сами это называете. В действительности же это розыгрыш, причем достаточно жестокий. Очевидно, ваш план заключался в том, чтобы выставить Уолтера Уитмора дураком или поставить его в очень трудное, пиковое положение.

— О нет, — возразила она. — Я собиралась убить его.

— Убить? — воскликнул Грант. Всю его болтливость как рукой сняло.

— Мне казалось, он не имеет права оставаться в живых. — Она попыталась поднять с колен чашку, но ее рука дрожала так, что она не могла этого сделать, не расплескав кофе.

Грант подошел, мягко забрал у нее чашку и поставил на стол.

— Вы ненавидели его за то горе, которое, как вы воображали, он причинил Маргерит Мэрриам, — сказал он, и она кивнула. Руки ее лежали на коленях, она крепко сжимала их, стараясь унять дрожь.

Грант минуту-другую помолчал. Он пытался привыкнуть к мысли, что проявленная ею изобретательность при исчезновении, как он полагал, с маскарада на самом деле должна была послужить цели убийства.

— А что заставило вас передумать?

— Ну… Странно, конечно, но впервые я заколебалась после одного незначительного замечания Уолтера. Это было в тот вечер, когда Серж Ратов устроил сцену в пабе.

— Да?

— Уолтер сказал, что человек, который испытывает такую привязанность к другому, как Серж к Тоби, перестает здраво оценивать его. Это заставило меня задуматься. — Она помолчала. — А потом… мне понравилась Лиз. Она оказалась вовсе не такой, как я себе представляла. Понимаете, в моем воображении рисовалась девушка, укравшая Уолтера у Маргерит. А реальная Лиз совсем иная. Это слегка озадачило меня. Однако, что по-настоящему остановило меня, — это то… это…

— Вы обнаружили, что человек, которого вы любили, никогда не существовал? — тихо проговорил Грант.

— Да. Да. Я обнаружила… Понимаете, люди не знали, что я была связана с ней, и говорили открыто. Особенно Марта. Марта Халлард. Однажды вечером после обеда я пошла проводить ее. Она рассказала мне вещи, которые… потрясли меня. Я всегда знала, что она была необузданной и упрямой — я имею в виду Маргерит, — но от гениального человека этого обычно ждут, и она казалась такой… такой ранимой, что можно было простить…

— Да, понимаю.

— Однако Маргерит, которую знала Марта и все другие люди, я совсем не знала. Такого человека я бы даже невзлюбила, если бы… Помню, когда я сказала, что она по крайней мере полноценно жила, Марта возразила: «Беда в том, что она не давала жить другим. Она всасывала в себя весь воздух, и все, кто был рядом, оказывались в вакууме. Они либо погибали от удушья, либо вылетали наружу и разбивались, ударившись о ближайший крупный предмет». Понимаете, после этого мне расхотелось убивать Уолтера. Но я все равно ненавидела его за то, что он бросил Маргерит. Этого я не могла забыть. Что он оставил ее, а она из-за этого убила себя. О, знаю, знаю! — добавила она, видя, что Грант собирается перебить ее. — Это не потому, что она так уж сильно любила его. Теперь я понимаю. Но останься он с ней, она сегодня была бы жива — жива ее одаренность, красота, ее обаяние. Он мог бы подождать…

— Пока ей наскучит? — подсказал Грант суше, чем намеревался. Она вздрогнула.

— Ему не пришлось бы долго ждать, — проговорила она печально, но честно.

— Можно, я передумаю и выпью кофе? — спросил Грант.

Она посмотрела на свои руки, которые не подчинялись ей, и сказала:

— Налейте, пожалуйста, сами.

Она смотрела, как он наливает кофе, а потом произнесла:

— Вы очень странный полисмен.

— Как я уже однажды сказал Лиз Гарроуби в ответ на такое же замечание: просто у вас, очевидно, странное представление о полисменах.

— Если бы я имела такую сестру, как Лиз, моя жизнь была бы совсем другой. У меня не было никого, кроме Маргерит. И когда мне сообщили, что она убила себя, я на какое-то время немного помешалась. А как вы узнали про Маргерит и меня?

— Полиция Сан-Франциско прислала нам отчет о вас. Там была указана девичья фамилия вашей матери — Маттсон. И только много позже я вспомнил, что в «Кто есть кто в театре», который я читал как-то вечером, пока ждал телефонного звонка, фамилия матери Маргерит Мэрриам тоже указывалась как Маттсон. А поскольку я искал какую-нибудь связь между вами и Уолтером, мне показалось, что я нашел ее, если вы и Маргерит были кузинами.

— Да. Мы были больше чем кузины. Мы обе — единственные дети. Наши матери — норвежки, но, выйдя замуж, одна поселилась в Великобритании, а другая — в Америке. Когда мне было пятнадцать, мама привезла меня в Англию, и я впервые встретилась с Маргерит. Уже тогда она была звездочкой. Все, что она делала, она делала блестяще. С тех пор мы писали друг другу каждую неделю. И каждый год, пока мои родители были живы, мы приезжали в Англию летом, и я виделась с ней.

— Сколько вам было лет, когда умерли ваши родители?

— Они умерли во время эпидемии инфлуэнцы, когда мне было семнадцать. Я продала аптеку, но все, что касалось фотографии, оставила. Мне нравилось это дело, и я была достаточно искусным фотографом. Но мне хотелось путешествовать. Поэтому я села в машину и поехала на Запад. В те дни я носила брюки, просто потому, что так удобнее и дешевле. Да и когда ваш рост пять футов десять дюймов[30] вы не очень-то хорошо выглядите в девичьих платьях. Я не собиралась использовать брюки как… как камуфляж, пока однажды на дороге, когда я стояла нагнувшись над мотором, какой-то мужчина не затормозил и не спросил: «Спички есть, приятель?» Я дала ему огонька, он посмотрел на меня, кивнул, сказал: «Спасибо, малыш» — и уехал, не оглянувшись. Это заставило меня задуматься. Одинокой девушке всегда трудно — по крайней мере, в Штатах, — даже девушке ростом пять футов десять дюймов. И девушке гораздо сложнее получить приглашение на какую-то вечеринку. Так что я начала понемногу пробовать. И все сходило. Это было как в сказке. На Побережье я начала зарабатывать деньги. Сначала фотографировала людей, которые хотели стать киноактерами, потом самих киноактеров. Но каждый год я ненадолго приезжала в Англию. Как настоящая я. Мое имя по-настоящему — Лесли, но большинство зовет меня Ли. Она всегда звала меня Ли.