— Тебе было с ней хорошо, — продолжила Гуннхильд, — и ты отмолил и свои, и ее грехи. Так почему ты сейчас так страдаешь?

— Не знаю, — ответил я. В душе моей царило смятение.

— Ниал, почему ты так часто говоришь о горе и страданиях? Зачем? Что тебе это дает?

— Страдание определяет душу человека, — ответил я, — так меня учили с детства. Может, мне поэтому так трудно забыть об этом. Конн, мой воспитатель, хотел, чтобы я стал монахом.

— Но ты не доставил ему этой радости, — улыбнулась Гуннхильд.

— Иногда я все же радовал его. Он всегда был доволен, когда видел, как я тянусь к знаниям.

— И еще ты рассказывал, что он все время молился?

— Да, он возносил молитву Богу несколько раз в день в определенные часы. Обычно такие молитвы возносятся один раз в день, но Конн делал это три раза. И последнюю молитву он произносил, сидя в бочке с ледяной водой.

Гуннхильд рассмеялась переливчатым смехом. Мне очень нравился ее смех, но на этот раз я обиделся за Конна.

— Он делал это во имя всех грешников. Он молился за них, — холодно сказал я.

— И кому он помог? — не унималась Гуннхильд.

— Надеюсь, что кому-то, — ответил я, и на этот раз сам не смог сдержать улыбки.

Куда делось мое ужасное настроение? Чему я так радовался? Отголосок памяти о страданиях таял в моей душе. Гуннхильд вела меня в страну наслаждения, и я следовал за ней.

Она была Гуннхильд из Тирнанег, она была женщиной, поющей Брану сыну Фебала:

Мы продолжили чтение моей рукописи.

Когда же мы дошли до описания наложницы конунга Олава, то я сказал, что наверняка она не была так ужасна, как ее представила Астрид.

— Была, — ответила Гуннхильд, — я ее видела.

— Когда?

— После смерти короля Магнуса, двенадцать зим назад. Альвхильд приехала тогда к одному дану по имени Торкель. Когда-то давно она оказала ему большую услугу. И он хорошо принял ее, сделал все, чтобы она смогла забыть горе. Но перед Рождеством она загрустила.

— Что тебя печалит, мать короля? — спросил ее Торкель.

— Меня печалит, что я встречу это Рождество на дворе, не принадлежащем человеку королевской крови, — ответила Альвхильд.

— Это уж слишком, — сказал я, — а кто тебе это рассказал?

— Торкель. И сама Альвхильд. Потому что Торкель ответил ей, что Альвхильд лучше уехать к конунгу Свейну. Она так и сделала, а мне передала привет от Торкеля. Альвхильд долго гостила у Свейна, даже после того, как я уехала в Данию. И она стала совершенно невыносимой. Рассказывала всем, что ее отец никогда не был бондом, а в Англии у нее есть родственники высокого происхождения. И она хвасталась, как обошлась с Торкелем. Слава Богу, она наконец уехала в Англию.

Мы говорили и говорили, и никак не могли наговориться.

Я рассказывал ей о своем детстве и о смерти отца. И о поездках по миру. Я переводил ей песни, которые сложил сам и которые слышал от других. Я рассказывал предания о королях Тары и о героях Ирландии.

А Гуннхильд поведала мне северные сказания.

Я был удивлен, как много песен и вис она знала. Кроме того, пересказала она мне и многие королевские саги. О королях, правивших раньше в Свитьоде, и о языческих богах.

— Но ведь здесь наверняка было и капище? — спросил я.

— Да, в Скаре, — ответила она.

Я ответил, что слышал, что языческим богам продолжают приносить жертвы. Гуннхильд кивнула.

— А разве ты не обратил внимание, что многие дружинники что-то бормотали, когда пили пиво на Рождество? — спросила она. — Они специально говорили так тихо, чтобы священники их не услышали. Но они посвящали свои возлияния языческим богам — Одину или Тору.

— Так об этом ты не рассказываешь священникам? — спросил я.

— А зачем?

— Язычница!

— Ирландец! — тут же ответила Гуннхильд. — Уж не решил ли ты, что наш Рудольф похож на твоего Патрика?

И вскоре я уже не мог прожить без нее. Я скучал по ней каждую минуту, когда мы не были вместе. Каждой своей мыслью я стремился поделиться с Гуннхильд.

Такого чувства я не испытывал ни к одной из женщин.

Бригита была прекрасна, как Этайн, с ней я делил ложе, но не мысли.

Сразу после окончания праздников королева Астрид решила наверстать упущенное. Она была очень нетерпелива во время службы в пятницу на рождественской неделе и все никак не могла дождаться ее завершения. Как только мы расселись по своим местам в палатах, королева продолжила рассказ:

Вскоре после рождения Магнуса конунг Олав послал Торарина Невьолссона в Исландию с наказом передать исландцам, что Олав уважает эту страну и хочет дружить с ее народом. Я удивилась, поскольку конунг уже давно объявил о своей дружбе с исландцами, и сказала об этом Сигвату, но он ничего не ответил.

Летом мы опять разъезжали по стране, а зимой остановились в Тунсберге.

Туда к нам и приехал гонец от короля Кнута Могучего.

Его посольство было необычайно красиво: праздничная одежда и блестящее оружие.

Они привезли письмо от Кнута. И содержание его было очень кратким — конунг Олав должен подчиниться королю Кнуту и платить ему дань. Если Олав этого не сделает, то пусть пеняет на себя. Олав ответил, что пусть Кнут сначала съест все кочаны капусты в Англии, а уж потом принимается за его голову.

Сигват Скальд сумел подружиться с посланцами короля Кнута и узнал много интересного. Сигват вообще умел находить с людьми общий язык.

Позже к нам приехали четверо исландцев — Стейн Скафтассон, Тородд Сноррасон, Геллир Торкельссон и Эгиль Хальссон. Они были сыновьями из хороших семей и надолго остались служить у конунга Олава.

Конунг начал готовиться к битве с королем Кнутом. Он заявил, что должен заключить мир с моим братом, конунгом Эмундом. Эмунду уже исполнилось восемнадцать зим, и четыре из них он был королем Свитьода.

Конунги договорились встретить у реки Гауета. В ту зиму мы жили в Борге, и Олав решил взять меня с собой на встречу с Эмундом.

Я уже давно не видела Эмунда — он стал совсем взрослым и очень раздался в плечах. Он привез с собой много советников, и среди них был твой отец, Эгиль. Я обрадовалась ему больше, чем своему брату, которого почти не знала.

Эмунд рассказал, что осенью к конунгу Эмунду приезжали гонцы от Кнута. Они привезли с собой богатые подарки конунгу и просили его поддержать короля Кнута в борьбе против Олава или хотя бы обещать, что он не будет поддерживать его в сражении против английского короля. Эмунд сказал, что гонцы привезли ему красивые игрушки, но что он не продается за них.

Конунг Олав и конунг Эмунд заключили договор. О чем именно они условились, я не знаю.

И войны с Кнутом было не избежать. Но мне хотелось, чтобы Энунд не вмешивался в эту борьбу. Я совсем не хотела быть залогом дружбы двух королей.