— Но мы не должны забывать, — сказал как-то конунг, — что это может означать и приближение моей битвы с королем Кнутом, который хочет подчинить Норвегию Англии.

— Вполне возможно, — ответил ему епископ.

— Я не боюсь сражения, — продолжал Олав, — ведь я нахожусь под защитой Бога. Он даровал мне победу во всех сражениях. После возвращения в Норвегию я всегда побеждал. Христос защитит меня и в битве с королем Кнутом.

— Да, — неуверенно ответил епископ.

— Неужели ты сомневаешься в правоте моих слов? — возмутился конунг.

— Вполне возможно, что для сомнений у меня есть основания, — твердо ответил Сигурд.

— Неужели ты не веришь в силу Бога, епископ? — загрохотал Олав. — А вот я, конунг, верю в Господа нашего. Я делаю Норвегию христианской страной, и Иисус дарует мне победу в сражениях. И я честно выполнил свое обещание. Так почему бы этого не сделать Богу? Почему ты думаешь, что он может меня предать? Ты хочешь сказать, что Господь не держит своего слова?

Епископ промолчал.

— Отвечай же! — заорал конунг. Он был в страшной ярости.

Сигурд выпрямился на скамье.

— Конунг Олав, — сказал он, — сначала я хотел бы задать вам один вопрос. Вы крестили Норвегию ради Иисуса Христа или ради самого себя?

— По обеим причинам, — коротко ответил король, — ну и что? Что в этом странного? Неужели ты думаешь, что я могу кому-то подчиниться, даже если это сам Иисус Христос? И ничего не получить взамен?

Епископ помолчал. А затем медленно сказал:

— Иисус был слугой всех людей. Он умер за нас. И он ничего не требовал взамен, кроме того, чтобы мы приняли его жертву и его любовь.

Вряд ли конунг был бы больше удивлен, если бы Бэсинг, его любимый меч, вдруг растаял, как масло.

— Я заключил договор с Христом, — наконец произнес он, — а ты хочешь мне сказать, что он предатель?

— Ты не можешь заключить договор с Богом на таких основаниях, сын мой, — ответил епископ.

— Это еще почему? Ведь рассказывают же священники, что Авраам заключил с Богом договор.

— Это не Авраам заключил договор с Богом, а Бог — с Авраамом. И это совсем другое дело.

— Так в чем разница? — не успокаивался Олав. — Ведь Авраам даже не был королем.

— Конунг Олав, я не знаю, чему научили вас священники, которые крестили вас в Руде. Я думал, что спрашивать об этом не было необходимым. Я видел, что вы посещали службу, видел ваше стремление ввести христианство в Норвегии, видел, как вы уважаете церковные законы.

— Я научился всему, что нужно, — коротко ответил конунг.

— Я в этом не уверен. Хотя Олав Трюгвассон и был суровым человеком, с крутым нравом и без всякого снисхождения к своим врагам, тем не менее, думается мне, он знал о христианстве больше вас.

— И что же было известно ему, чего не знаю я? — прищурился Олав.

— Когда Олав Трюгвассон стал конунгом Норвегии, он заявил, что эта страна либо примет христианство, либо погибнет. Это было его обещание Богу, а не торговля. Много раз я слышал, как он рассказывал людям о христианстве, я видел священный огонь в его глазах и радость, когда люди соглашались принять новую веру. Говорят, что его крестники оставались преданным Богу и своему конунгу до конца жизни. Но он был очень жесток с теми, кто не соглашался преклонить колена.

— А почему ты считаешь, что плохо быть жестоким с теми, кто отказывается перейти в нашу веру?

— А какие апостолы были бы у Христа, если бы он угрозами заставлял их следовать за собой?

Конунг ничего не ответил, и епископ продолжал:

— Ты ждешь, что Бог поможет тебе победить короля Кнута. Но ведь Кнут такой же христианин, как и ты. И почему Иисус должен даровать победу хёвдингам и конунгам? Я понял истину только во время последнего сражения Олава Трюгвассона, когда сидел под палубой «Великого Змея». Я очень любил своего короля. Как брата. Он был вздорным и вспыльчивым, добрым и щедрым, открытым и бесстрашным. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он победил. Но в битве при Свёльде он сражался с врагами, которых нажил из-за ложной гордости и жажды власти. Я не имел права просить для него победы. Я мог только умолять Бога, чтобы свершилась Его воля.

Олав даже побледнел от злости.

— Так значит, ты не хочешь просить у Господа для меня победы? — прорычал он.

— Я могу только просить, чтобы свершилась воля Господня, — смиренно ответил епископ.

— Воля Господня! — скривился конунг. — А как насчет моей воли?

Епископ поднялся со скамьи.

— Ты хочешь решать за Бога, конунг Олав? — спросил Сигурд. — Если ты ищешь богатства, которое может дать тебе любовь Господа, то я с удовольствием буду помогать тебе. И ты знаешь, где меня найти.

Он повернулся и медленно пошел к двери. Я хотела последовать за ним.

— Останься, Астрид! — приказал мне конунг.

Я послушно села на место. Но епископ остановился и повернулся к Олаву:

— Не забывайте, конунг Олав, что королева Астрид находится под защитой Господа.

Он перекрестил меня и вышел.

— Что он хотел этим сказать? — в недоумении спросил Олав.

— Господин, ты и сам слышал, что именно он сказал, — спокойно ответила я.

— Да, — прикусил губу Олав, — и он не хочет просить для меня победы.

— Он обещал просить Бога, чтобы исполнилась воля Божья. Если Господь действительно хочет, чтобы ты победил, он пошлет тебе желанную победу. Мне кажется, ты слишком рано осудил епископа.

Он задумался, наморщив лоб,

— Я не понимаю, в чем разница, если ты считаешь, что Бог дарует тебе победу, — наконец произнесла я.

— Вполне возможно, ты и права, — ответил конунг. Но он все еще никак не мог успокоиться.

— Я хочу, чтобы сегодня ты разделила со мной супружескую постель, — неожиданно сказал он.

Я так растерялась, что даже не смогла скрыть своего отвращения.

— Да, господин, — только и ответила я.

Я легла в постель, не испытывая ни малейшей радости.

Но он просто прижался ко мне, как зверь, который ищет тепла.

На следующий день в мои палаты неожиданно пришел конунг.

Было как раз время отдыха. После службы в церкви ко мне пришли священники, они переписывали Псалтирь — один из них читал вслух, а другой писал. Я сидела за шитьем, а Ульвхильд играла на ступеньке у трона. Совсем недавно один из исландцев вырезал ей из дерева лошадок, которых она катала по полу. В углу за прялками сидели мои девушки, а напротив расположились за шахматами два дружинника конунга. Но они больше шутили с девушками, чем играли. Я как раз собиралась сделать им замечание, потому что они мешали служанкам работать. В палатах приятно пахло свежим хлебом.

Конунг Олав замер в дверях. Как только я увидела его, то сразу же поспешила навстречу.

— Добро пожаловать, господин, — приветствовала я своего мужа. В мои палаты он пришел впервые.

Он сразу же прошел к трону. А я поднесла ему пива.

Он принял чашу, выпил и осмотрелся.

— Так вот, значит, как ты все тут устроила, — сказал он. — Как в простом доме бонда.

Он бросил взгляд на священников, переставших переписывать книгу, и дружинников, тоже прекративших игру.

— Да тут и все мои мужи — и ученые, и доблестные, — добавил конунг.

— Господин, — сказала я, — быть может, они тоже выросли в доме бондов. Как и я. Ведь ты же знаешь, что меня воспитывал Эмунд из Скары. Поэтому я все тут так и устроила.

— Так палаты твоего отца в Свитьоде тебе были не милы?

— В палатах моего отца дули холодные ветры, — ответила я, довольная, что он упомянул дом моего отца, а не свой собственный.

Он долго сидел у меня — играл с Ульвхильд, которая, к счастью, привыкла к незнакомым людям и не испугалась своего отца, а улыбнулась ему ласково и доверчиво. Ему так понравилось, что я испугалась, не будет ли он часто наведываться к нам. Потому что Олав постепенно захотел бы все изменить на свой лад в нашей домашней обстановке.

Перед уходом он сказал:

— Я пришел сообщить тебе, что помирился с епископом. Мне кажется, тебе будет приятно услышать эту новость.