Эллисив опустила голову — боялась встретиться с его властным, зовущим взглядом.

— Тогда я плохо знала жизнь, — голос ее звучал неуверенно, Харальд пробудил в ней старые чувства.

Он угадал это, взял ее за подбородок, поднял ее лицо.

— Посмотри мне в глаза!

— Святослав пал позорной смертью, — с трудом выговорила Эллисив. — Враги отрубили ему голову и сделали из черепа чашу. Ты хочешь такого конца?

Харальд рассмеялся:

— Думаешь, из моего черепа не получится чаша? Посмотри какой ладный! — Он провел рукой по голове от лба до затылка.

— Харальд!

— Что?.. — Его забавляло, что ему удалось вывести ее из равновесия.

Она не ответила.

— Елизавета, я хочу, чтобы ты благословила меня на этот поход.

— А я думала, ты хочешь, чтобы я молилась за твою душу.

— Молись, это тоже нужно. Но прежде благослови меня на победу.

Теперь Эллисив смотрела прямо на него, наконец-то она поняла, чего он добивался все время. Могла ли она отказать ему? Да и хотела ли отказывать?

— Ты благословишь меня?

— Да. — Однако, покоряясь его воле, Эллисив была не в силах унять дрожь. — Да благословит тебя Господь, Харальд. Да пошлет он тебе победу.

Наступило молчание. Потом у нее над головой снова раздался его голос:

— Но это еще не все. Ты должна мне сказать несколько слов, чтобы я вспомнил их в разгар битвы. Прежде ты всегда так поступала.

Эллисив попыталась уклониться:

— Но ведь это было так давно, Харальд.

— Да, и тогда я одерживал ради тебя победы. Ты меня больше не любишь?

— Люблю, и ты это знаешь.

Харальд снова обнял ее, его губы коснулись ее уха, в голосе была не просьба, а повеление.

— Скажи мне эти слова.

Эллисив почувствовала, что к глазам почему-то подступили слезы; когда она заговорила, они полились помимо ее воли.

— Хорошо, скажу. Иди, высоко подняв голову, ты, вызвавший на бой небесное воинство. Не прячься за щит, стремись туда, где гуще стрелы и громче удары клинков. Не склоняйся даже перед Всевышним. И если он не даст тебе победы, то, может быть, за твою доблесть он даст тебе уйти с честью, как поступают земные хёвдинги!

Эллисив все еще сидела в церкви Христа Спасителя, построенной Торфинном ярлом. Она думала об этом ярле, погребенном у церковной стены.

Если Харальд победит, сможет ли он, завоевавший Англию, Дублин, Данию, Руду, отказаться, как Торфинн ярл, от мирской суеты и посвятить себя добрым делам?

В это трудно было поверить.

А если он погибнет — не она ли сама послала его на смерть.

С каждым днем жизнь на Борге все больше тяготила Эллисив.

Однажды утром Эллисив смотрела, как в проливе прибывает вода, стремительно затопляя скалы и валуны, образуя водовороты и бурные потоки.

Когда-то прилив был исполнен для нее глубокого смысла. Ей казалось, что в чередовании приливов и отливов проявляется воля Божья. Она ощущала, что жизнь на острове, только на другом, заброшенном среди моря и отданном на волю ветра, приближала ее к Господу.

Нужно уметь раскрываться навстречу и доверять воле Божьей. И пусть приливная волна его любви очистит тебя, выверни наизнанку душу и омой ее в этих живительных потоках.

Эллисив вдруг подумала, что ей так тяжело на Борге, потому что Господь отвернулся от нее.

И ее охватил страх.

Прилив, это выражение воли Божьей, пугал ее, потому что она, человек, отказалась покориться Богу. И в сердце своем отказывалась покориться и сейчас.

А вода все прибывала.

После разговора с Харальдом Эллисив уже вместе с ним желала победы над Англией, и ей было неважно, кому будет служить эта победа, Богу или Дьяволу. Боевой пыл Харальда охватил и ее — ей следовало раньше понять то, что она поняла сейчас. Это ли был не вызов Богу?

Неудивительно, что она не могла молиться, чтобы Бог послал Харальду победу, — разве смела она просить о чем-то? Не было ли с ее стороны кощунством даже просто преклонять колена пред алтарем?

Прилив, где спрятаться от него на этом острове? Со всех сторон поднимается и подступает вода.

Харальд! Она всегда считала, что у нее хватит воли выстоять перед его непокорством и богохульством. Считала, что годы изгнания дали ей силы, которых недоставало раньше.

Зачем понадобилось Харальду сломить ее тягу к добру, втянуть ее в свой мятеж?

Эллисив не ждала иного ответа, кроме клокотанья воды в проливе, прибывавшей с каждой новой волной. Она и не требовала никакого ответа.

Ведь Харальд ее не принуждал. Он просто воспользовался ее слабостью перед ним, перед воспоминаниями; пробудил пылавшую в ней в юности страсть. Но только бы он не погиб, только бы не погиб!

Прилив, остановись!

Эллисив старалась не думать о Харальде. Но у нее было слишком много досуга и слишком мало дел. А тревога в душе росла.

Она уговаривала себя, что сны бывают обманчивы и что Харальд, наверное, прав, рассчитывая на победу. Однако это не помогало.

Зато благодаря избытку времени она могла подолгу бывать с дочерьми, У нее уже давно не было такой возможности: конунг Харальд и его дела оттеснили все, даже дочерей.

Трехлетняя Ингигерд больше знала нянек, чем мать.

Эллисив попыталась привлечь к себе дочь, но из этого ничего не вышло. Засунув два пальца в рот, Ингигерд капризничала и просилась к Ауд, своей кормилице, которую Эллисив привезла с собой из Норвегии.

С Марией все было иначе, и не только потому, что она была уже взрослая.

Она жила с Эллисив в изгнании, они очень сблизились в те трудные годы.

Мария росла без сверстников, это сделало ее неразговорчивой. Ее друзьями были ветер и море, прибрежные камни, птицы, овцы, любая живая тварь. Она научилась слушать и смотреть, была открытой и доверчивой. Ей было доступно многое, недоступное другим, — она слышала вздохи не обретших покоя мертвецов и духов-покровителей, что незримо сопровождают некоторых людей, ей снились вещие сны, она видела сияние над ракой святого.

С такой открытой душой Мария легко может оказаться жертвой любого злого умысла, часто думала Эллисив.

Но Марию как будто хранили ангелы.

Марии было четырнадцать лет, когда Харальд вдруг обнаружил, что дочь у него красавица. Стройная и светловолосая, она походила на отца, только в лице у нее не было ни высокомерия, ни суровости.

С той поры жизнь Марии изменилась.

Харальд стал посылать за ней, и она, знавшая прежде лишь скалы да море, вскоре освоилась в покоях конунга и подолгу гостила у отца.

Сперва Эллисив радовалась за дочь. Но, когда поняла, что Мария безгранично предана отцу и не видит его пороков, ей стало тревожно. Она-то слишком хорошо знала жестокость Харальда, его себялюбие, его ядовитые насмешки, которыми он любил унижать других.

Однако, судя по всему, Харальд желал Марии только добра — он заботился о дочери так, как не заботился никогда ни о ком. Пообещав Марию в жены Эйстейну Тетереву, а не какому-нибудь чужеземному конунгу, он хотел не только вознаградить преданность своего лендрманна. Это он мог бы сделать и по-другому. Харальду хотелось удержать Марию под своим крылом.

Какое ему было дело до Эллисив, которой было не по душе отдавать дочь за брата Харальдовой наложницы!

И снова у Эллисив сердце болело за дочь: что станет с Марией, если Харальд погибнет?

Но Мария казалась безмятежной, наверное, она и мысли не допускала, что отца может ждать поражение.

В те дни они были неразлучны и говорили о многом. Только разговоров о будущем Эллисив избегала.

Они часто сидели в покоях епископа, занимаясь рукоделием, или бродили по острову.