За завтраком Эллисив поглядывала на Олава. Он был все еще хмурый, хотя от вчерашнего отчаяния уже не осталось и следа.

— Я рано проснулся, — сказал он. Потом добавил:— И долго думал.

— О чем? — спросился Эллисив.

— Больше всего о тебе. Ведь ты любила отца, правда?

— Да.

— Как же ты могла сказать, что любишь меня — ведь я плохо говорил о нем?

— Я чувствовала, что ты говорил правду, и понимала, чем вызвана твоя ненависть к нему.

— И все-таки ты любишь его?

— Люблю. Но случалось, я тоже ненавидела его.

— Не понимаю, как ты могла в одно время и любить и ненавидеть его?

— Это трудно понять, — ответила Эллисив. — Я и сама не понимаю, как это могло быть. Однако это так.

Обдумав ее маловразумительные слова, Олав как будто удовлетворился ими. По крайней мере больше он об этом не заговаривал.

— Чем ты не угодила епископу Тьодольву? — задал он новый вопрос.

— Мне это неизвестно.

— Он говорит, что ты погрязла в грехе.

— Ах, вот в чем дело!

Эллисив считала, что епископу не следовало рассказывать про их беседу. Правда, он не давал слова молчать, и разговаривали они в его покоях при всех. И все-таки не стоило говорить кому-то об этой беседе.

— Так в чем же дело?

Эллисив рассказала ему о своем разговоре с епископом.

— Не подобает епископу обижаться на такое, — насмешливо сказал Олав, и Эллисив показалось, будто она услышала голос Харальда. — Но что ты имела в виду, говоря, будто церковь для тебя закрыта?

Эллисив хотелось, чтобы он перестал спрашивать — их разговор превратился в настоящий допрос.

— Я не могу ответить тебе, — сказала она. — Иначе мне придется рассказать то, что касается только твоего отца и меня.

Олав строго посмотрел на нее.

— Пресвятая Дева Мария! — воскликнул он и стал так похож на Харальда, что у нее заныло сердце. — Какие же грехи вы совершили?

Эллисив удивленно взглянула на него. Вопрос был дерзкий, но Олав, казалось, не понимал этого.

Постепенно до нее дошло: Олав открыл ей всю душу, она сама вызвала его на откровенность. Теперь он ждал от нее такой же откровенности.

—Ты хочешь, чтобы я ответила тебе? — неуверенно спросила она.

— Что бы ты мне ни рассказала, это будет не хуже того, что ты услыхала от меня вчера. Или ты мне не доверяешь?

Глаза у Олава были голубые и ясные, совсем как у Харальда, но такими серьезными и честными глаза у Харальда бывали редко.

— Если хочешь, я попробую, — сказала Эллисив. — Хотя тогда мне придется рассказать тебе чуть ли не всю нашу жизнь, иначе ты не поймешь, как одно событие связано с другим.

— Конечно, расскажи.

— На это потребуется время. К тому же ты сказал, что больше не желаешь слышать об отце.

— Я был сердит.

— А сейчас?

— На него — да. Но не на тебя.

Олав встал, он собирался уходить.

— Я приду еще, — сказал он. — Мне нравится говорить с тобой.

В дверях он обернулся.

— Спасибо за все, что ты сделала для меня вчера, — быстро проговорил он.

И ушел.

Олав пришел вновь. И потребовал обещанного рассказа.

— Разве дурно, что я хочу побольше узнать об отце? — спросил он. — Отец сам собирался написать для нас с Магнусом поучение, каким должен быть конунг. Вот ты и расскажи, каким был он сам. Чтобы я знал, чего не следует делать. Кстати, почему он так и не написал это поучение?

— Думаю, одна из причин в том, что он не знал, на каком языке писать. Он знал руны [23], но рунами книги никогда не писали. Он умел писать по-гречески, но греческим здесь никто не владеет. А латыни он не знал. Ему пришлось бы искать человека, чтобы тот записывал за ним по-латыни.

— Да и я не обошелся бы без такого человека, который перевел бы мне это с латыни, — сказал Олав задумчиво. — Вот ты небось и читаешь и пишешь по-латыни?

— Да. Когда я росла, меня учили родной грамоте и греческой. Латыни я выучилась позже.

— А руны ты знаешь?

— Нет. Это мне было ни к чему. Довольно и трех грамот.

— Еще бы. Однако я пришел, чтобы послушать твой рассказ.

Эллисив вдруг почудилось, будто она вызвала дух, который теперь требует своего, а как заставить его исчезнуть, она не знает.

Олаву однажды уже понадобилась ее помощь, он и сейчас в ней нуждался. Но Эллисив начинала различать в нем и нечто другое.

С детства его учили повелевать, и он привык, что ему повинуются. В дружине над ним был только Харальд, совсем мальчиком он уже отдавал приказы воинам.

Эллисив вдруг поняла, что этот семнадцатилетний юноша держит в своих руках ее судьбу и судьбу Ингигерд. Он мог отпустить ее в страну франков, а мог и не отпустить, они с братом решали, быть ей замужем или нет, и могли выдать ее за того, кто был им наиболее выгоден.

Не останови она Олава в ту ночь, когда он устремился к обрыву, она была бы сейчас сама себе госпожа. Но теперь, после того как Эллисив привязала его к себе, на радость и на горе, она потеряла власть над своей судьбой.

Это следовало предвидеть. Но она не подумала об этом. Эллисив отогнала прочь такие мысли.

Олав сидел перед ней и ждал ее рассказа. И она не знала, с чего начать.

Наконец она решила, что начать следует издалека. Ей нужно было найти нити судьбы, и своей, и Харальда. Взять их в руки, взглянуть на них, пропустить сквозь пальцы, разглядеть получше, пусть засияют на свету как золото, пусть лежат блестящие, словно шелк, или грубые и жесткие, как пенька.

Что-то мешало Эллисив начать свой рассказ, какой-то ноющий страх.

— Ты молчишь? — напомнил о себе Олав.

Наконец она взяла себя в руки.

— Сначала я поведу рассказ о другой стране, о Гардарики. Я должна рассказать о том, что давным-давно происходило в Новгороде и в Киеве, или в Хольмгарде и Кенугарде, как говорят норвежцы. Послушай, как мои предки пришли в Киев.

— Мне интересно это предание.

И она начала рассказ.

Примерно двести лет тому назад хёвдинг по имени Рюрик пришел со своею ратью из Швеции в Новгород. Там он осел и занялся торговлей. А его люди пустились странствовать, чтобы узнать получше эту незнакомую землю. Однажды они вышли к большой реке, которая текла на юг. Им сказали, что эта река называется Днепр и, если плыть по Днепру вниз, можно доплыть до Царьграда — по-вашему, это Миклагард.

Узнав про то, Рюрик решил проверить, возможно ли из Новгорода добраться с кораблями до Днепра. И он послал на юг отряд варягов. Они шли на веслах, а где надо было, тащили свои корабли через перекаты или от реки до реки, отыскивая путь к Днепру. По земле они волокли корабли на катках, перебирались через болота, переплывали озера. В конце концов они достигли Днепра.

На Днепре они захватывали прибрежные поселения, одно из них и было Киев. Киев стоит на горе на берегу Днепра, это место удобно для обороны, там, по Днепру, и проходит большой торговый путь с запада на восток.

Первых варяжских князей, которые сели на трон в Киеве, звали Аскольд и Дир. В Норвегии их звали бы Хаскульд и Дюре. Когда Аскольду и Диру открылось, сколько богатства они могут здесь захватить, они изменили Рюрику. Но вскоре в Киев явился другой варяг, по имени Олег, а по-норвежски Хельге, родич Рюрика. Олег убил Аскольда и Дира. Он привез с собой в Киев сына Рюрика. Перед смертью Рюрик просил Олега воспитать его сына, и Олег поклялся в верности мальчику. В Киеве сына Рюрика звали Игорь, а варяги называли его Ингвар.

Олег был могучий воин и мудрый купец.

Он подчинил своей власти много народов, обязал их платить дань ему и Игорю. Когда Игорь вырос и стал князем в Киеве, Олег собрал большое войско: отправился в поход на греков. Предание говорит, что у него было две тысячи кораблей.