Позднее я привыкла. И все мы привыкли к странным башням, окружающим остров, с которых струился слабый мертвенно-бледный свет, к неподвижным кучам, из которых торчали сухие и скрюченные конечности — кучи трупов, еще при жизни доведенных до такого состояния, что они были похожи на кукол или марионеток. Мы привыкли и к неподвижным часовым у ворот лагеря — и это были мертвецы, стоявшие так уже много гефестионских зим: человеческие тела, вмерзшие в огромные блоки прозрачного льда, который, очевидно, не успевал растаять даже летом. Я спросила, как же они могли туда попасть. Гейнц объяснил это со свойственной ему простотой:

— Их поставили здесь и начали обливать водой — стоял адский холод, а вода была, наверное, теплая, и они промокли до нитки. Потом вода замерзла, и ее продолжали добавлять…

— И они были живые?

— Да, вначале. Что с тобой, Талестра! У тебя насморк или ты плачешь?

— Нет, — отвечала я сдержанно. — Это теплая вода Гефестиона. — Я уже давно научилась избегать их взглядов…

Странно, но на Морозова все это почти не произвело впечатления. Он говорил: «У меня на родине всегда так страдали! Может быть, среди этих ужасных манекенов есть мои предки…» Странно, что большинство из нас может спокойно жить рядом с этими бараками, со скелетами, вытянувшимися на нарах, дохлыми паразитами. Вшивые призраки — разве можно представить что-нибудь подобное?! Но есть, все-таки, место, которое я обхожу стороной. Это просто дорожка, она ведет ко рву, где уложены мертвецы, раздавленные ногами. А сверху табличка с надписью на земном языке:

«Вот пойманные беглецы».

В первые дни этого кошмара многие пассажиры «Летающей Иглы» сходили с ума и даже бросались в озеро. А я стиснула зубы и стала смотреть в другую сторону: у Леса и без того хватало забот.

Мы не могли покинуть остров, на который сел наш звездолет. Большинство пассажиров отказывалось покинуть тесные помещения, там было не так страшно. Однако невозможно было оставить их там: нервное напряжение вызывало непрерывные скандалы. Лес собрал несколько мужчин, в основном, офицеров полицейских отрядов с Нептуна, и объявил, что нужно построить убежище. Но не в этом кошмарном месте, а на другом конце острова.

Первое время мы были полностью заняты строительством. Надо было найти материалы. На звездолете нашелся брезент, надувные матрацы и инструменты. Но на другом берегу озера надо было найти дерево. Озеро замерзло, и это облегчило нашу задачу. И все равно мне становится не по себе, когда я вспоминаю об этом невероятном труде — надо было валить тонкие стволы и тащить их потом по льду к острову. Здесь росли только пробковые дубы и гигантский тростник. На «Летающей Игле» нашлись две пневматические пилы, а еще мы смастерили из полированного камня несколько топоров, которые быстро зазубривались. Один толстяк с Титана начал протестовать: ему навязывали работу несовместимую с духом его касты! Нептунианцы тоже роптали. Все это еще кое-как сдерживалось в присутствии Леса, его высокомерный вид смущал их. Но он буквально разрывался между берегом и островом. Ночей не было, и мы, когда уставали, просто забирались в наши землянки из термопластика, что стояли на обоих берегах озера. Я чаще всего оставалась во временном лагере на другом берегу.

Однажды случилось так, что меня разбудила странная тишина. Я ударом кулака распахнула фотоэлектронную задвижку моего спального мешка и увидела Морозова, сидящего на распиленном стволе. Уже довольно долго он носил поверх своей знаменитой набедренной повязки шкуру какого-то зверя. Мор казался абсолютно растерянным. Он объявил мне, что нептунианцы покинули лагерь, захватив с собой запасы продовольствия и оружие.

— А еще — электромагнитный компас, — добавил он. — Но они не знают, что все эти приборы не действуют в созвездии Лебедя. Они заблудятся, так как здесь нет настоящего восхода, и не смогут определить свое местонахождение… Да, не к добру они сбежали!

У него были подбиты глаз и губа. Я сказала:

— Тем хуже для них. Они вас побили, да?

— Конечно, они плохо обошлись со мной, но это неважно. Они сами страдали от этого…

— К черту, — сказала я, садясь в моем пенальчике-отсеке, — и вы еще жалеете их!

— А что вы хотите? Эти люди обучены для действий только в определенных ситуациях, при простых законах. Почти все они были полицейскими на Нептуне, и всем им были сделаны прививки против бредовых видений, которые принимают на этой планете поистине ужасные размеры. А Лес заставил их работать пилой! В самом деле их уход — логическое завершение…

— Да они вернутся, когда съедят свою провизию, — сказала я, чтобы успокоить его.

— Свою провизию?! — воскликнул Морозов. — Так вы не поняли? Нашу! На неделю! А Лес отправился на разведку на другую сторону планеты, так что я не знаю, когда нас теперь снабдят…

На этот раз я окончательно проснулась. Кроме того, я хотела есть. Ужасно хотела.

— Нужно снестись с островом, — предложила я. — Гейнц же там.

— Очень хорошо, — сказал Морозов. — Как снестись? Они утащили, конечно же, наши аэросани, но не смогут их использовать, потому что лед тает. Утащили все средства для разжигания огня, но тростник еще не оттаял… Бесполезно кричать, никто нас не услышит. Однако есть еще телепатические волны. Ты ведь мутантка, ты можешь попробовать.

— Нет, — благоразумно отказалась я, — я еще не умею. Я могу передавать, но что именно? А Гейнц понимает с трудом. Он может вообразить, что его атакуют, и… когда он дает отпор — это катастрофа. Вспомните, как выглядел центральный пост во время поисков «красной капсулы».

— Я помню. Так что же, положение безвыходное?

— Нет, — сказала я, — нет. Надо подумать. Вы пользуетесь такой славой в космосе и не захотите, чтобы в галактической энциклопедии напротив вашего имени написали: «замерз в компании малолетней мутантки»? Нет ли у нас какого-нибудь известного всем способа общения, не требующего применения сложного устройства? А, кажется, я придумала! Фонарь! Они ведь оставили вам электрический фонарь? Световой сигнал…

И я уточнила:

— Три коротких. Три длинных. Три коротких.

Мы никогда больше не встречали мятежных нептунианцев.

Строительство на острове заканчивалось. Гейнц был бесподобен, в одиночку ворочая самые большие стволы, любезничая с женщинами и смеша детей — они составляли теперь почти половину всего нашего населения. Женщины, которых чуть ли не силой выгнали из звездолета, тотчас почувствовали себя лучше, некоторые даже разожгли костры и растопили лед, чтобы умыться. Но не все…

Как только были поставлены палатки, оборудовано убежище и подключено отопление, Лес созвал то, что Морозов называл «маленьким советом». Собрались они оба, Гейнц и еще двое мужчин, принимавших самое активное участие в строительстве: один штатский и один военный из пассажиров. Женщины делегировали двух представительниц: пожилую дьяконессу, которая постоянно распевала гимны, и президента клуба «Друзей Антенагораса Зизи». Я не знаю, кто был этот самый Антенагорас. По словам Морозова, это был философ раннего Четвертичного периода, известный, в первую очередь, в связи с событиями, которые называют «заблуждением Шератана». Но я и этого не знаю… Это была жирная и подвижная дама с массой завитушек на голове. Лес позвал и меня:

— Талестра, иди сюда, ты будешь представлять детей.

Он назначил, часовых в звездолет и по углам нового лагеря, окруженного частоколом из пробкового дуба. Потом мы собрались в самой большой палатке, там, где хранились аккумуляторы, оружие и запасы продовольствия. Все уселись вокруг небольшого костра: надо было экономить энергию обогревателей. Все это напоминало мне другую ночь в помещении центрального поста «Летающей Иглы» и другой военный совет, на который меня не позвали. Как и тогда, свет — теперь уже костра — придавал лицам выразительность, и я неожиданно поняла, что уже давно знаю моих друзей, что они близки мне, и что у нас есть общие воспоминания и переживания. Они тоже немного изменились. Морозов как-то съежился под своей шкурой, Шталь все больше походил на огромный чемодан, поставленный на-попа, а лицо Леса, огрубевшее, но все еще утонченное, стало еще восхитительнее…