Потом она села и уложила маленького заморыша у себя на коленях. Что-то похожее на вздох пронеслось по подвалу, и детские лица, похожие на обезьяньи, птичьи, беличьи мордочки, застыли в уважительном испуге. Напряженное тельце расслабилось, спокойное дыхание пришло на смену хрипу. И через несколько минут — Виллис, парализованная страданиями, не могла сдвинуться с места — ребенок уже заснул, улыбаясь…
Тогда произошло нечто странное: самый большой из скелетиков, ростом, примерно, метр тридцать, очевидно, главарь банды, выступил на несколько шагов вперед. Он смотрел не на Виллис, а на ее руки, в которых маленькое, истерзанное болезнью тело на глазах оживало, а страдальческое выражение лица переходило в довольное…
Этот главарь, этот угловатый уродец, состоящий из одних костей и мускулов, чье лицо было иссечено преждевременными морщинами, открыл рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни слова. Неожиданно он наклонился к ногам чужеземки и положил туда все свое достояние: нож из полированного камня и личную бляху какого-то земного космонавта.
После этого «клан» принял ее. Так она прожила… месяцы? …годы? …Кто знает… в этом лишенном четких граней пространстве, которое состояло из глубоких подземелий, образующих целый подземный город, об его истинных размерах у них не было даже представления. Несомненно, это были старинные водостоки, противоатомные убежища и галереи метро. И все это было неразрывно связано между собой. Во всяком случае, атмосфера там была более подходящей, чем на поверхности.
Очень скоро между Виллис и детьми установилось настоящее взаимопонимание. Они были очень чувствительны к ее голосу, к интонациям, похожим на пение, к плавным движениям. Для общения с Виллис они сначала использовали жесты, потом Виллис выучила несколько слов их языка и поняла, что это был искаженный межгалактический. Маленькие существа говорили на этом языке очень быстро, применяя любопытные словосочетания. Так, например, они обожали сложносоставные слова, выражающие несколько значений. Например, «быть голодным», что случалось очень часто, выражалось по-разному: голод, в результате которого кто-то заболевал, назывался «больголод»; голод, который раздражал, толкал на немотивированные поступки, назывался «бешголод». А охотиться, чтобы утолить этот голод, было «голодохотиться»; охотиться для собственного удовольствия (что случалось очень редко), то есть просто побегать и подурачиться, издавая боевой клич, называлось «смехотиться». И так далее. По образу жизни и мышления эти дети были, бесспорно, гуманоидами, но скорее всего, не землянами.
Случилось ли так, что на Гефестионе потерпел крушение корабль, который вез одних детей? Как «Летающая Земля», например. Или они появились в результате контактов между потерпевшими крушение космонавтами и местным населением?.. Каким населением? Во всяком случае, банда состояла из живых существ, которые не имели ничего общего с призраками.
Большинство из них были безобразны, с серой кожей, вздутыми животами, с тонкими, как спички, руками и ногами, но попадались и блестящие глаза, и тонко очерченные губы… Они объяснили Виллис, что прозвали ее «Дамой-из-Поднебесья», что их родители погибли в «страшострофе» (в страшной катастрофе, очевидно). Учитывая, что самому старшему, главарю, было не более 14 лет, можно было предположить, что это случилось недавно, это опрокидывало все расчеты пассажиров из группы Виллис. Позднее она подумала, что на Гефестионе катастрофы должны случаться часто. Виновники последней — были они выходцами с этой планеты или пришли из космоса? Неясно. Девочки — Элла, Маша, Ирина — которые казались более суровыми и выдержанными, чем мальчики, звали этих существ «тенеротыми» — это могло означать, что у них были темнокожие лица или что возникали они из ночи. С другой стороны, дети имели представление о космических кораблях, наблюдали за ними, за их посадкой, но не приближались к ним. Мальчики называли потерпевших крушение «толстопопыми» или «плаплаплакальщиками», что было одинаково нелестно… По их лохмотьям Виллис догадалась, что они раздевали мертвецов. Но все это не имело никакого отношения к ужасу, который дети выказывали при упоминании о «тенеротых».
Их жизнь была такой тяжелой, что любое отношение к окружающему миру было оправдано.
Анг'Ри, молодой вождь, объяснил Виллис, что в этих местах было много шаек, живущих под землей в чанах или в котельных, которые особенно ценились. Чтобы не умереть, дети охотились. На кого? Ну, на каких-то огромных крыс, ужасных, должно быть, если судить по глубоким шрамам на руках и ногах детей. А еще на местных тушканчиков, на летучих мышей. Когда лед наверху таял (в течение трех-четырех гефестионских месяцев), небольшие группы поднимались на поверхность поискать корешки и лишайники. При такой жизни — в полусогнутом состоянии и абсолютно недостаточном питании — самые высокие были не выше метра, кроме Анг'Ри.
Виллис жила среди них, утешая, ухаживая за больными, — сама она уже почти не страдала при этом — залечивая открытые раны, укусы и кариесы. Она научилась понимать и любить их. Они были очень жестокими, но впечатлительными, нежными и беззащитными в глубине души. Они легко забывали зло и становились, как только представлялся случай, обычными земными ребятишками, играющими погожим летним днем на земных лужайках. Но в то же время, они были хитры и бесчувственны, не имели никакого предоставления о моральных ценностях, притерпелись к страданиям. Позже Виллис узнала, что сначала они сговорились убить ее, чтобы завладеть скафандром, который был им абсолютно ни к чему… и, может быть, чтобы съесть ее!
Анг'Ри защищал ее с новым каменным топором и старым дезинтегратором в руках (дезинтегратор, конечно же, уже никого не мог дезинтегрировать). Он объяснил возмущенной девушке, что идея была не такой уж абсурдной. «Мы не раз видели, как толстопопые дерутся из-за женщин. Особенно из-за таких, у которых белая кожа — как у тебя. Они их очень ценят». А звучало все это примерно так: «М'вдли толпые дратьжен. Кож бел'цнят…»
— Но Анг'Ри, — воскликнула Виллис, раздираемая отвращением с одной стороны и смехом с другой, — это же не для того, чтобы их съесть!
— Ну конечно, у этих женщин должны быть и другие достоинства, — согласился мальчик с серьезным видом. — Именно это я и сказал моим «голодиотам». Например, ты умеешь залечивать раны. Это очень, очень хорошо. Там, наверху, Джелт, которого ты вылечила первым, наделал много шума. Он так долго катался по земле, рычал, что откусит нос первому, кто только дотронется до тебя, что остальные «страхумали»…
— Что-что?
— Ну, начали думать, что им откусят нос. И уши. Это я пообещал, что откушу уши. А что, ведь они не так уж плохо пошли бы с горько-кислым лишайником…
— Но, Анг'Ри, — воскликнула Виллис, — вы же каннибалы!
— Канни… как?
— Вы что же, едите друг друга?! Анг'Ри, это ужасно!
Он посмотрел на нее в упор, не мигая. Под его покрасневшими веками, в лихорадочно блестящих глазах, была вся вселенская скорбь…
— Нет, мы не едим друг друга, это сделало бы нас несчастными. И потом, многие привязаны к телам своих друзей, даже мертвых. Но в самые долгие зимы, когда не удается поймать ни одной крысы, ни тушканчика и когда уже приходится есть белую глину, от которой вздуваются животы, некоторые поднимаются на поверхность и вырезают куски из тел мертвецов. Не у своих, конечно, а у чужих.
— Только у мертвецов, Анг'Ри?
Он улыбнулся беззубым стариковским ртом.
— А тебе-то что до этого? Ну конечно, мертвецы же не могут защищаться. Видишь ли (он подыскивал слова, стараясь избегать слишком сложных сочетаний), ты часто беседуешь с нами о добре и зле. Когда речь идет о том, что надо или не надо делать, чтобы спасти наши шкуры, твои советы хороши, и мы следуем им. «Не есть гниль, не царапаться, промывать раны» — все это очень правильно. Но когда говоришь «хорошо» или «плохо» о вещах, которые для нас не имеют смысла, наши начинают сердиться, а я вынужден объяснять им, что все это — ваши дурацкие табу, и что сам я в них нисколько не верю. Я тебе вот что скажу. Мы — «беспризорные». Это земной термин, он такой жесткий, но мне нравится, я слышал, плаплаплакальщики так нас называли — знаем только одно зло: подохнуть. И только одно добро: выжить. И именно поэтому, — добавил он уже доброжелательнее, — никто из этой банды не тронет тебя: благодаря тебе многие выживают.
