Однако по мере того, как продолжались их странствия, условия содержания становились все омерзительнее и ужаснее. Одежда приходила в негодность, заменить ее было нечем. Эрцгерцог, которого взяли прямо в кровати, носил… сколько уже месяцев?.. полосатую пижаму, она напоминала старинную форму концлагерей. Среди них был рабочий депутат, который шел без обуви с распухшими и кровоточащими ступнями… По мере того, как их охранники превращались в тюремщиков, более обеспокоенных собственной судьбой, положение пленников все более ужесточалось, слежка становилась все жестче и унизительней. Но каким образом удалось бы им бежать? Им больше не разрешалось отходить от группы. Ночью вооруженные охранники располагались у открытых дверей в их спальни; гасить свет было запрещено. Узники даже в туалет не могли ходить без сопровождения, с тех пор, как там повесился один из главных функционеров Социальной помощи… Даже в помещениях, где спали женщины, двери были открыты настежь. Юные принцессы отворачивались, но не плакали. Мать и старая кормилица сшили в одно целое их нижние юбки таким образом, что они образовали нечто вроде сплошного балахона, который скрывал их с головы до ног: в этих подземельях, среди черных стражей такая предосторожность не была излишней… Тем не менее Далия, вторая по старшинству принцесса, была однажды найдена в дальнем коридоре раненой в живот, в разорванной одежде. С тех пор никто не покидал группу.

Священник, руководитель профсоюзов и император еще старались держаться, они вели философские беседы об истории и духовных ценностях, об Эйнштейне и святом Фоме Аквинском. Старый преданный камердинер, умирая от дизентерии на руках своего господина, пробормотал: «Прости, Господин, даже собаке можно глядеть на епископа!» На это старик ответил: «Брат может делать все, что угодно, в присутствии своего брата» — и вытер блевотину.

Самая маленькая из принцесс спала у ног своей матери и тихонько поглаживала ее лодыжки. Ей было 15 лет и звали ее Астрид. У нее было прелестное личико инфанты с картин Веласкеса, волосы цвета воронова крыла свободно рассыпались по плечам, фиолетовые глаза удивленно и вопрошающе взирали на мир. В какой-то, кажущейся сейчас невероятной, прошлой жизни она была обвенчана с принцем Ральфом-Валераном Еврафриканским, своим кузеном, и иногда еще мечтала о нем…

Той ночью они были неожиданно и бесцеремонно разбужены. Им приказали немедленно спуститься в глубь заброшенного метрополитена какого-то большого города, через который они шли. «Быстрей, быстрей! — рычали охранники. — Шнель, вит, скорей, квикли!» Они грозили оружием великому ученому, который никак не мог найти в потемках свои фетровые боты, священнику, который не мог самостоятельно подняться, кормилице, которая одевала детей. За окнами с разбитыми стеклами виднелось небо, покрытое отблесками пожарищ. Неизвестно было, кто напал, но было ясно, что бой проигран. Со стен капала вода, и, сам не зная почему, руководитель социалистических профсоюзов вспомнил историю двух очень древних сектантов, которые считали себя воплощением Бога-Отца и Иисуса Христа и как-то раз вынуждены были прятаться в погребе под какой-то постройкой, которую в это время обыскивали солдаты какого-то правителя. Подстилка сдвинулась, и Отец сказал: «Сын мой, вы промокли». На что Христос отвечал: «Ничего, лишь бы это не случилось с Господом». «Именно это нас и спасает, — мрачно подумал профсоюзник. — Забота о других. Но это всего лишь моральная помощь, а мы уже покинули ту область, где еще можно помочь морально…» Всех выгнали во двор. Было очень холодно, тонкий лед хрустел под ногами и превращался а грязную жижу. Эрцгерцог в полосатой пижаме неожиданно выпрямился, поднес руку ко рту, потом к голове, отдал безупречный воинский салют и произнес отчетливо: «Да здравствует Христиан VII!» И рухнул на землю: он проглотил то, что бережно хранил под камнем дешевого перстня. И черные сапоги топтали его бледное лицо…

Императрица успела прикрыть глаза сына своими тонкими пальцами. Ее застывшее лицо было мертвенно-бледно. Девушки бросились к ней, но охранники грубо их оттолкнули. Астрид закрыла глаза. «Это кошмарный сон, — сказала она себе. — Сейчас я проснусь. И перед моими глазами будет покачиваться цветущая ветка миндаля на фоне сиреневого неба. Я увижу восходящее солнце, а зеленая вода озера будет отражать его лучи. И Валеран пригласит меня полетать на гелико». Но тут рядом с ней упал, не в силах перенести страшные боли, великий священник, и охранник разрядил в него излучатель.

…И осталась только черная тень на устланном плитами покрытии. А потом?

Их загнали в грузовики, крытые брезентом, рабочий делегат заплакал и поцеловал покрытые синяками руки Далии. Машины помчались через охваченный пожарами город, и моторы повторяли: невозможно, невозможно, невозможно… Жалкий груз был выброшен у сумрачного входа в метрополитен. Здесь были автоматические дверцы, из метро уже несло плесенью. Если это и был вход в ад, он казался довольно банальным. Астрид успела разглядеть в красноватом отблеске пожаров застывшее лицо своего отца, смотревшего вверх, на небо. Он нес принца Аэрса. «Я довольна, — подумала Астрид, — что Валерана нет с нами. Его астронавигационная школа эвакуирована на Сигму, планету звезды Арктур в созвездии Волопаса (она могла бы рассказать это, как хорошо выученный урок). Как хорошо, что он спасен, что его нет в этом аду…»

Она несколько раз повторила это слово, которое еще не понимала толком — оно пришло к рей из какого-то далекого прошлого, но мысль ее обрела в этот момент новую, небывалую силу и достигла других членов ее группы. Рядом с ней какая-то знатная дама с седыми волосами сошла с ума и очень громко запела старинный шуточный куплет:

Она рухнула, испепеленная излучателем. Затем та же судьба постигла неизвестно как попавшую в группу простую девушку с красивыми зелеными глазами. «Ад! Дьяволы!» — крикнул кто-то. По ступенькам метро медленно и в молчании спускалась настоящая стена одетых в черное и блестящее людей, чьи лица были скрыты черными масками, а каждый шаг их повторял: невозможно, невозможно. Они оттеснили жалкую человеческую массу в глубь подземелья. Станция называлась, кажется, Ришель-Друо. И брызнули огненные залпы. На последнем пролете лестницы профсоюзный деятель оставил Далию и поднял руки вверх, как будто хотел предстать в последний момент воплощением самой Демократии… «А может быть он хотел выразить свое недоумение по поводу того, — подумала Астрид, — что приходится умирать в метро?» Сноп огня сбил с ног, и он вспыхнул, как факел. В этот момент Астрид увидела отца, который еще вчера говорил ей: «Я знаю, что они ненавидят меня, но я тут не при чем. Я всегда старался делать как лучше, понимаешь? Я запретил войны. Эти дома для престарелых космонавтов — их создал я…» Но она не могла ответить ему, что это ничего не значило, что никто не оценил этого… А сейчас ее отец медленно опускался на колени, и тело принца Аэрса горело у него на груди. Императрица бросилась к ним и исчезла под огненным покрывалом. Потолок над платформой тяжелый, давящий. Астрид подумала, что это их последнее место на Земле…

На рельсах выросла груда сожженных тел. У ног Астрид ее сестра-двойняшка Анна спрятала лицо в ладони и опустилась на пол, как усталый ребенок. Далия истерически закричала: «Пощадите! Я еще молодая, я хочу жить. Я буду делать все, что вы захотите! Все, что вы захотите…» Один из Ночных с площадки неторопливо прицелился и полил огнем ее и остаток группы. Пораженная в ноги и в грудь, Астрид покатилась под неподвижный вагон с последней мыслью:

«Удивительно, я еще о чем-то думаю…»

Исход…

Были и другие — они улетели раньше. Раньше, чем получил всеобщее признание принцип искривления космического пространства для звездолетов дальнего радиуса. Решались на полет, который должен был длиться десятки лет, и на смерть от старости в космосе, лишь бы оставить потомство. В основном, это были простые люди, слишком бедные для того, чтобы позволить себе полет на современном быстроходном корабле, а еще — члены философских или религиозных сект, распавшихся политических партий, разочарованные профсоюзные активисты — почти все обремененные многочисленными семьями.