И тут же Владислав Иванович увидел бегущих к нему друзей, увидел их чудесные глаза, протянутые к нему руки, вывернутые в жесте отчаянного сочувствия ладони… Слава, Слава, мы любим тебя, ты честный, ты хороший… апелляция… юрисдикция…

– Нет-нет, друзья, не беспокойтесь, – улыбается счастливый Владислав Иванович, – я действительно немножко основательный жулик… – Бриллианты слез на щеках у женщин, а на его груди в прощальном объятии маленькое, зябкое и ломкое, измученное полиартритом, бесконечно близкое существо.

– Слава, я буду ждать…

Штамп номер три.

Бунт индивидуализма – своя рука владыка! «Каравану» не удалось убежать от шторма, более того, он попал в его горловину, был раскручен там центрифугой страшных неуправляемых сил, вслед за чем струи индивидуалистического замысла втянули его кормой в Босфор и далее в Дарданеллы и долго еще швыряли среди бесчисленных островов Эгейского архипелага, пока он не превозмог беснующуюся стихию и не восстановил свой непреклонный курс на Батум.

Современная техника восторжествовала. Лайнер уходил, разрезая бушующие валы, не потеряв, по сути дела, ни капли, ни крошки, ни единого атома, за исключением одного своего пассажира, который, по сути дела, был уже никому не нужен, ибо являл собою тип взбунтовавшегося индивидуалиста.

Гордый и мрачный Владислав Иванович, протирая очки и взлетая на волнах Эгейского моря, думал между тем коммуноборческую думу.

Людей уже нет в нашем мире, есть человеческие системы. Я, приносящий им товары повышенного спроса, суть партизанствующий негодяй. Путь человечества предопределен законами природы. Я не исправлюсь ни в одной из эпох. Пусть меня судят здесь, в колыбели человечества. Пусть меня судит любая формация – хотя бы даже самая ранняя.

К утру шторм утих, и вода стала теплее. Владислав Иванович смог немного подремать на спине у спокойной, мощной, но мягкой волны. Когда он проснулся, он увидел, что приближается к острову, красновато-коричневые скалы которого проявляли каждую свою складку под лучами восходящего солнца. Кое-где в этих складках стояли белые фигуры, похожие на статуи, кто-то у самой воды, кто-то повыше, дюжина крепких мужей в белых и как бы скульптурных, хотя и шевелящихся бризом одеждах: суд присяжных, философы Ликейской школы… Засим, устав от литературных компромиссов, мы заканчиваем этот рассказ.