Царившая тогда в Мексике политическая атмосфера не вызывала у Че особых надежд. Мексиканская револю­ция десятых годов, свергнувшая реакционный режим диктатора Порфирио Диаса, давно отгремела. К власти пришла так называемая новая буржуазия, жадная до на­живы. Она широко открыла двери страны для вторжения американского капитала, маскируя свою деятельность псевдореволюционной демагогией. Левые силы были рас­колоты, раздроблены. Коммунистическая партия, подвер­гавшаяся постоянным преследованиям, не обладала до­статочной мощью, чтобы объединить все прогрессивные силы в мощное антиимпериалистическое революционное движение.

Че полюбил Мексику, ее тружеников, ее художни­ков и поэтов, ее древнюю индейскую культуру, ее живо­писную, буйную природу, горный чистый и прозрачный воздух — лучшее лекарство от астмы, продолжавшей, как обычно, ему докучать.

15 февраля 1956 года Ильда родила дочь, нареченную в честь матери Ильдитой. «Когда родилась моя дочь в го­роде Мехико, — сказал Че в интервью с корреспондентом мексиканского журнала «Сьемпре», в сентябре 1959 го­да, — мы могли зарегистрировать ее как перуанку — по матери, или как аргентинку — по отцу. И то и другое было бы логично, ведь мы находились как бы проездом в Мексике. Тем не менее мы с женой решили зарегистри­ровать ее как мексиканку в знак признательности и уважения к народу, который приютил нас в горький час по­ражения и изгнания».

В Мексике Че встретился с Раулем Роа, кубинским писателем и публицистом, противником Батисты. После свержения Батисты он стал министром иностранных дел. Рауль Роа вспоминает о своей встрече с Геварой: «Я по­знакомился с Че однажды ночью, в доме его соотече­ственника Рикардо Рохо. Он только что прибыл из Гва­темалы, где впервые принимал участие в революцион­ном и антиимпериалистическом движении. Он еще остро переживал поражение.

Че казался и был молодым. Его образ запечатлелся в моей памяти: ясный ум, аскетическая бледность, астма­тическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, ре­шительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий, проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко…

Он только что приступил к работе в аллергическом отделении Института кардиологии. Мы говорили об Ар­гентине, Гватемале и Кубе, рассматривали их проблемы сквозь призму Латинской Америки. Уже тогда Че возвы­шался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революцио­нера».

Этот аргентинский врач в отличие от многих эмигран­тов, обеспокоенных судьбами лишь своей страны, думал не столько об Аргентине, сколько о Латинской Америке в целом, стараясь нащупать ее самое «слабое звено». Ясно и то, что во время встречи с Роа Че таким звеном, по-видимому, Кубу не считал, хотя и был в курсе полити­ческих событий в этой стране.

Для того чтобы Куба привлекла его внимание больше, чем любая другая латиноамериканская страна, понадобилась встреча с людьми действия, с теми, кто вместо бесплодных споров призывал к немедленному выступле­нию. Отправным пунктом явилось его знакомство сначала с Раулем Кастро, а потом и Фиделем.

В конце июня 1955 года в городскую больницу при­шли на консультацию два кубинца. Они попали на прием к дежурному врачу — Эрнесто Геваре. В одном из них Че узнал Ньико Лопеса, своего друга по гватемальскому периоду. Оба обрадовались неожиданной встрече. Ньико рассказал Че, что его товарищи по нападению на ка­зармы «Монкада» вышли по амнистии из тюрьмы и те­перь съезжаются в Мехико. Они намерены подготовить вооруженную экспедицию на Кубу. Это походило на настоящее дело! Че проявил интерес, и Ньико предложил познакомить его с Раулем Кастро.

Встреча с Раулем произошла несколько дней спустя. Он рассказал об эпопее «Монкады», о зверской бойне, учи­нённой батистовской солдатней, о процессе над его бра­том Фиделем, о речи последнего на суде, ставшей впо­следствии известной под названием «История меня оп­равдает», об их злоключениях в каторжной тюрьме на острове Пинос и, наконец, о твердой решимости продол­жать борьбу против тирана Батисты.

Впечатление? Че скажет потом о Рауле: «Мне кажет­ся, что этот не похож на других. По крайней мере, гово­рит лучше других, кроме того, он думает».

Рауль тоже остался доволен своим собеседником. Он сразу в нем увидел человека, который может оказаться полезным в проектируемой экспедиции. Че обладал «гва­темальским опытом» и был к тому же врачом. Договори­лись, что Рауль познакомит его с Фиделем, приезд кото­рого из Нью-Йорка в Мехико ожидался со дня на день.

Фидель в Соединенных Штатах собирал деньги среди кубинских эмигрантов на финансирование будущей экспе­диции. Выступая в Нью-Йорке на одном из митингов про­тив Батисты, Фидель заявил: «Могу сообщить вам со всей ответственностью, что в 1956 году мы обретем свободу или станем мучениками».

На что же надеялся молодой кубинский патриот? Во-первых, на свой собственный народ, ненавидевший Ба­тисту, на его мужество и решимость, примеры кото­рых он неоднократно давал на протяжении всей своей истории. Разве в прошлом столетии не сражались кубин­цы почти полвека за свою независимость? Разве не сверг­ли они в 1933 году ненавистного диктатора Мачадо? Да и теперь: Батиста зверствует — значит, боится народа.

Фидель также надеялся на поддержку своих последо­вателей, участников созданного им «Движения 26 июля» (день нападения на казармы «Монкада»), и на сочув­ствующих. В основном это были студенты, молодые ра­бочие, служащие, ремесленники, учащиеся старших классов. Они не обладали политическим опытом, у них даже не было ясной программы, но зато было другое очень ценное качество: они беззаветно любили свою ро­дину и ненавидели Батисту.

Для этих молодых людей Фидель был настоящим вождем. Как и его последователи, Фидель был молод. Он владел ораторским искусством, обладал великолепной внешностью, безрассудной смелостью, железной волей. Он блестяще знал прошлое Кубы и безошибочно ориенти­ровался в лабиринтах современной кубинской политики. Он точно знал, против каких зол следует бороться, о чем с такой убедительностью и сказал на суде в своей речи «История меня оправдает».

Они встретились в доме у Марии-Антонии Гонсалес, на улице Эмпаран, 49. Мария-Антония — кубинка, заму­жем за мексиканцем, горячо сочувствовала молодым пат­риотам. Один из ее братьев, Исидоро, участник подпольной борьбы против Батисты, был подвергнут варварским пыт­кам в застенках тирана. Эмигрировав в Мексику, он вско­ре умер. Мария-Антония предоставила свою скромную квартиру в распоряжение сторонников Фиделя, которые превратили ее в свой штаб. Они не только кормились у Марии-Антонии, но и жили у нее. Квартира была заби­та матрасами, раскладушками, всякого рода литературой и даже оружием. Для посещавших квартиру была выра­ботана целая система условных знаков и паролей. О при­ходе конспираторов сигнализировал соседний лавочник, друг Марии-Антонии.

Случай захотел, чтобы Фидель Кастро прибыл в Ме­хико 9 июля 1955 года, в день, когда Аргентина празд­нует провозглашение независимости. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, участником гватемальских событий, и посоветовал с ним встре­титься.

О чем говорили Фидель и Че во время их первой встречи? Речь шла, по свидетельству Че, о международ­ной политике. Фидель, разумеется, ознакомил Че со свои­ми планами, со своей политической программой.

— Мы начнем боевые действия в Ориенте, — говорил Фидель своему новому другу. — Ориенте — самая бое­вая, революционная и патриотическая из всех кубинских провинций. Здесь у меня больше всего единомышленни­ков и друзей. Здесь мы пытались взять штурмом казармы «Монкада». Именно здесь началась некогда борьба за независимость, продолжавшаяся тридцать лет, и ее жи­тели больше всех пролили крови и принесли жертв, они более всех проявили героизм… В Ориенте до сих пор чувствуется атмосфера этой героической эпопеи. И на рас­свете, когда поют петухи и, словно горн, будят солдат, когда над горами, покрытыми соснами, встает солнце, ка­жется, что снова встает день Яра или Байре.[14]