Меня это изумило. Я до сих в шоке. Я не знал, что все эти ребята сидели на наркоте. Не имел ни малейшего понятия.

Просто я был странным парнем, и у меня была безумная мечта. Вместе с Sex Pistols я пытался осуществить то, что мне не удалось с New York Dolls. Я брал оттенки Ричарда Хелла, гейский поп-аспект New York Dolls, политику скуки, смешивал все это вместе для того, чтобы сделать заявление, возможно, мое последнее заявление. И я издевался над этой рок-н-ролльной тусовкой, вот что я делал.

Я не делал ничего нового. Я ждал подходящего момента, чтобы выступить с заявлением, которое пытался сделать с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет.

Мэри Хэрон: Все время, пока я была в Англии, я страшно спорила с разными людьми, с моими старыми друзьями. Когда началось панк-движение — я в первую очередь говорю, конечно, об английском панке, но это касается и американского панка — все полагали, что это ужасное правоэкстремистское, нацистское явление — расистское, с культом насилия и направленное против всего доброго в жизни.

Инстинктивно я испытывала симпатию к панку, но должна признаться, что во многом мое отношение шло от притягательности его символики.

Мне понадобилось немало времени, чтобы понять это, потому что в наши дни люди относятся к символике с иронией. Но в дни хиппи в стилях и символах не было ничего ироничного. Стиль обозначал, кто ты на самом деле: у тебя длинные волосы, ты одет определенным образом — значит, ты миролюбивый человек. Поэтому если ты носишь свастику, ты нацист.

Внезапно, без перехода, без объяснений начинается новое движение. Оно использует свастику, но это не имеет ничего общего с нацизмом; это просто прикид, это вызов. Все это совершенно о другом — это жест и тактика шока. Я как-то интуитивно понимала это, но бесконечно долго не могла сформулировать. Так продолжалось до тех пор, пока я не уселась в кресло, чтобы написать анализ всего произошедшего. И вот что делало это занятие таким увлекательным: написать анализ событий было невозможно, потому что когда они происходили, никто просто не понимал, что за хуйня происходит, все было так стремительно.

Рэй Манзарек: Однажды Дэнни Шугамен спросил меня: «Как насчет поработать вместе с Игги?»

В то время Дэнни был менеджером Игги и работал с ним, и я ответил: «Игги, хм-хм. Знаешь, мне кажется, мы играем в совершенно разных стилях».

Stooges были похожи на заряженных грубой энергией маньяков. Это было подходящее имя для них — Stooges — представьте, Three Stooges играют рок-н-ролл, как это будет звучать? Это будет звучать как игра трех новичков. Им нужен солист — хорошо, как насчет Игуаны? Превосходно. Совешенно невменяемый, совершенно безумный. Stooges были опасны, хотя я и так постоянно находился рядом с Мистером Опасность — Джимом Моррисоном.

Джим Моррисон оказал на Игги большое влияние. Их поэзия была вполне литературной и действительно страстной. И на концертах они выплескивали море эмоций. Слава богу, мне доставались страстные музыканты. Игги Поп и Джим Моррисон были из числа самых страстных, с кем мне доводилось быть на одной сцене.

Поэтому, когда Дэнни Шугамен спросил: «Почему бы вам с Игги не объединиться и не сыграть вместе пару песен, посмотрим, что получится?», я ответил: «Хорошая мысль. Давай соберемся вместе».

Игги Поп: Кажется, тот случай, когда Рэй Манзарек вытащил меня из обезьянника, произошел, когда я отвисал в Голливуде. Это было, когда меня уже вышибли с небес и я поселился у шлюх. Однажды я расслаблялся, пил вино, а у одной подруги было платье, которое мне очень нравилось. Мне казалось, что она выглядит в нем просто потрясно. Ну, она надела платье на меня.

Я пошел прогуляться по бульвару Санта-Моника в этом зеленом женском платье с широким поясом, с бутылкой вина «Рипли» в руке, представляете? Собственно, замели меня за бутылку «Рипли», а не из-за платья. Они посадили меня в обезьянник и, кажется, издевались надо мной, но я уже толком не помню детали каждого моего ареста.

Рэй Манзарек: Дэнни Шугамен позвонил мне и сказал: «Парень, твой лид-певец в тюряге. Надо идти вытаскивать Игги под залог».

Я сказал: «Вот черт, что за хрень?»

Он ответил: «Игги сейчас в голливудской тюряге».

Я сказал: «Какого хрена он там делает?»

Дэнни ответил: «Я точно не знаю, что-то там с бухлом и нарушением общественного порядка».

Собственно, следовало бы назвать это «квалюйд и нарушение общественного порядка».

Игги свалился нам на голову из Сан-Франциско, причем сказать «свалился» можно было и в прямом смысле. Мы вытащили его из полицейского участка. В участке мы спросили: «Какой нужен залог?» Потребовали всего стольник баксов, точнее, сто пятьдесят. «Хорошо, бах, вот деньги. Можно забрать парня?» И через пятнадцать-двадцать минут появился качающийся, обалдевший Джеймс «Игги Поп» Остерберг, бредущий по голливудскому полицейскому участку в женском платье. В длинном платье. Я посмотрел на него и спросил: «Джим, это что — женское платье?»

Игги ответил: «Нет, Рэй, надо видеть разницу. Это — мужское платье».

Мы с Дэнни сгребли его и сказали: «Ну ты, мудак, давай сматываться отсюда». Копы лыбились, хихикали себе под нос и качали головами, когда по участку шествовали Шугамен и Манзарек с Игги Попом посередке. Мы вышли наружу, сели в машину и отправились на Вандерленд-авеню.

Рон Эштон: Игги сказал: «Рэй Манзарек кое-что для меня придумал». Они репетировали в доме Рэя, и Игги обычно вваливался в репетиционный зал, пританцовывая, весь обдолбанный, и начинал орать в микрофон.

Рэй Манзарек: Мы собрались на репетицию, все музыканты пришли, мы настроили технику, после чего стояли и ждали, ждали, ждали; все было готово, я стал показывать ребятам аккорды, мы были готовы попробовать пару песен.

В конце концов я спросил у Дэнни Шугамена: «Дэнни, где, на хуй, застрял Игги?»

Дэнни ответил: «Он там, наверху».

Я сказал: «Ну, тогда скажи ему, чтобы он притащил сюда свою задницу, а? Мы могли начать уже полчаса назад. Я, конечно, извиняюсь за настойчивость, но, может, мы все-таки начнем?»

Дэнни отправился наверх. Через пять минут дверь открылась и в зал вошел Игги Поп, на этот раз без платья, но полностью, то есть совершенно весь голый.

Ребята охренели. Даже я взбеленился, а остальные сказали: «Боже мой, это — наша первая репетиция, это — наш вокалист, знаменитый Игги Поп, и он абсолютно голый».

Я сказал: «Игги, здесь нет девушек. Тут мужская компания. Мы собрались отрепетировать несколько песен, так почему ты голый? Почему бы тебе не пойти наверх и не надеть хотя бы трусы или еще что-нибудь? У тебя там есть маленькая набедренная повязка, может, наденешь?»

Игги сказал: «О да, да. Хорошая идея, Рэй».

Игги мог охуительно петь. Понимаешь, он был мастером своего дела, но я думаю, ему была нужна эта типичная для Stooges гигантская волна звука для того, чтобы появилась необходимость перекричать ее.

Кажется, я тогда сказал: «Я пас. Я не могу этим заниматься, здесь нет места для клавиш, идея обречена от рождения».

Так нельзя петь. Можно орать и прыгать и делать классные движения руками, если это то, чем ты хочешь заниматься до конца дней своих.

Все это замечательно, если не принимать во внимание, что когда ты становишься взрослым, тебе приходится потихоньку успокаиваться и начинать познавать глубины своей души. Чтобы влиться в человеческое сообщество, ты должен держать в узде свои фрейдистские побуждения — мой папа поступал со мной так, а моя мама поступала со мной этак — и ты должен контролировать свои юнгианские побуждения. Тогда ты сможешь контролировать вселенную.

Взросление не значит, что ты оставляешь все опасности позади, наоборот, ты прыгаешь навстречу опасности, ты борешься с опасностью.