Я сказал: «Брайан Ино, и про это как раз написано в последнем номере…» Я регулярно читал Melody Maker, Sounds и NME. Я сказал: «Ну, он говорит, ты — это всё». И я ставлю ей «For Your Pleasure», мы отлично проводим время и постепенно напиваемся. Пьем мы водку с грейпфрутовым соком. Нико пошла на кухню сделать нам еще по коктейлю, а я сижу и думаю: «Боже мой, поверить не могу, я слушаю Roxy Music вместе с Нико». И тут слышу грохот.

Я иду на кухню, а там на полу сидит Нико — даже не сидит, а просто распласталась по полу. Все залито водкой, она типа, ну, не знаю, наступила на банановую кожуру или что-нибудь такое — и БАБАХ!

Я смотрю на нее, она смотрит на меня, и я, в общем, весь на измене. А потом медленно-медленно она начинает: «Ха… ха… ха… ха…» И я тоже начинаю смеяться, и потом мы оба ржем как сумасшедшие. Было клево.

Она все время говорила медленно. У Дэнни отлично получались пародии на нее. Очень смешные. В общем, трудно было перестать хохотать хоть на минуту. Потом Дэнни сделал ужин, и я говорю: «Слушай, я тебе рассказывал про группу, которая играет похоже на твою старую. Знаешь, они как раз сегодня выступают, надо нам пойти». Она сказала: «Йа, пойдем».

И вот Дэнни Филдс, Нико и я пошли слушать Television. По дороге я расспрашивал ее о Velvet Underground, ну, типа: «Помнишь свою банду?» А она: «О, йа… Лууууу… Ко-онечно».

Но иногда я спрашивал ее о чем-нибудь, а она говорила: «Не помню». Потом, после длинной паузы: «Наверное, я принимала слишком много наркотиков». Ну, что-нибудь такое. Смешно получалось.

Мы пришли в «CBGB», там был Ино, делал демо-запись Television. Были планы взять его к ним продюсером. Ну вот, я вижу Ино и думаю — так, вот что я должен сделать.

Я был с ним знаком, так что говорю: «Эй, э-э, Брайан?»

Он поворачивается и говорит: «Да?»

Я говорю: «Я Дункан, э, мы встречались в «Lance Loud», э, я просто хотел тебя сейчас познакомить с, м-м, Нико».

Вот он, Великий Миг.

Ино такой: «Твою мать!»

В общем, я свел их вместе. Дальше уже его забота, верно? Ну, и больше Нико я не видел. А Ино стал продюсером Нико.

И я подумал, знаешь: вот так иногда поклоняешься чему-нибудь, смотришь на него издалека, как я из своего Миннеаполиса, да? И вдруг вот оно рядом. Я вроде бы ничего не делал, но, понимаешь, все получилось. Они будто герои из книжки. Как будто рассказываешь про Железного Дровосека и Трусливого Льва — и вдруг ты уже рядом с ними.

Уэйн Крамер: Когда Игги подсел на вегетарианство, он потерял около сорока фунтов. Так съежился, что просто стал как тень себя прежнего. Однажды в Студж Мэнор я поднялся на чердак повидать Игги и сказал: «Что с тобой, чувак?»

Игги сказал: «Неочищенный рис. Прямо приход — эта диета, у меня не воняет дерьмо».

Я сказал: «Кончай, чувак».

Он сказал: «Нет, я понимаю, это смешно, но мое дерьмо правда теперь совсем не воняет».

Рон Эштон: Каким-то вечером я был в «Виски-Дискотеке», и вся старая компания тусовалась вокруг Макса Баера, который играл Джетро в «Простаках из Беверли-Хилз».

Его кругом называли Джетро, а он все повторял: «Я не Джетро! Меня зовут Макс!»

Я стоял там со стаканом. Спросил: «Что ты пьешь?»

По-моему, он пил «отвертку». Наверно, я уже нажрался, потому что я никогда такого не делаю — сам ненавижу. Я тыкал ему в пальцем в грудь и говорил: «Ну, знаешь, ты ведь звезда «Дураков»! Джетро, ты же звезда!» Потом типа отошел и сел где-то. И кто-то подвалил и сказал, что в зале сидит девушка, которая говорит, что ее дед — из «Трех дураков». Я сказал: «О, тащи ее сюда». Это оказалась Крис Ламонт, внучка Ларри Файна. На следующий день мы с ней пошли в дом престарелых для киношников, и я встретил Ларри.

Он перенес несколько инсультов, и сначала я еле понимал, что он говорит. Но я хотел навещать его, а Крис не так уж хотела его видеть, так что в конце концов я позвонил и спросил: «Слушай, Ларри, можно, я приду?» Ларри сказал: «А, ага».

Я приходил к нему и сидел по полдня, травил байки. Он разрешал мне курить, сам такой: «О, как пахнет! Если б мне тоже было можно курить…»

Рассказывал мне истории про «дураков» — про делового Мо и про тусовщика Карли. Обалденные истории. А я занимался перепиской с фэнами — заклеивал конверты и писал адрес. У него был стандартный текст. Он подписывался, а я их рассылал. И сам оплачивал письма. Я помогал ему украшать палату — стены там из шлакоблоков с побелкой. Дети ему присылали очень много писем. Я говорил: «Ну, посмотрим, что тут у нас сегодня». Присылали рисунки с тремя марионетками, и мы налепляли все эти рисунки на стены. Это было здорово. Я столько болтал с ним, что он стал лучше говорить, только я этого даже не заметил, потому что уже и так его понимал. Один раз, когда я уходил, ко мне подходит врач и говорит: «Я должен вас поблагодарить, вы помогли Ларри начать говорить нормально. Ему намного лучше. Я в самом деле хочу сказать вам «спасибо» за то, что вы проводите с ним столько времени».

Для меня быть рядом с одним из моих кумиров было настоящей наградой. Больше всех мне нравился Мо. Ребенком, когда я изображал «дураков», я всегда играл Мо, но быть рядом с Ларри — тоже здорово. Регулярно его навещали только три человека. Один — Эд Эснер, пару раз в неделю приходил Мо Говард, а третий — я.

С Мо мы никак не могли пересечься. Каждый раз, как я приходил, Ларри говорил: «Эх, вы с Мо разминулись, он только что ушел» — «А, бля».

В общем, мы с Мо так и не встретились. Но всякий раз, когда мне удавалось поймать тачку или найти кого-нибудь, чтобы подвезли, я появлялся там. Потом стал приводить друзей, и Ларри очень радовался. У меня куча фоток, где Ларри тыкает мне в глаз пальцем, как в «Дураках», а я изображаю Мо Говарда — типа шлепаю Ларри.

Биби Бьюэл: Стив хотел, чтобы после смерти его кремировали, а потом все близкие друзья занюхали по дорожке из пепла. Некоторые пробовали. Например, Каролина Баторс — ей было очень неприятно, и она сказала мне: «Можешь не пробовать», а я ответила что-то вроде «Спасибо».

Думаю, Стив бы понял. Я не смотрела на пепел, просто сложила бумажку, на которой он был насыпан, и положила в коробочку на память.

Ричард Ллойд: Слушай, некоторые вот залезают на Эверест — что, они умнее? Они там умирают — обмороженные — спускаются без рук, без ног, погибают в лавинах. Другие отправляются на Луну и взрываются вместе с кораблем. Ради чего? Чтобы болтаться в невесомости и смотреть оттуда на Землю?

Я занимался вещами, которые ради того же не требуют куда-то идти или лететь. Да, от этого умирают, но разве те, кому обыкновенные люди ставят памятники, не делают что-то такое же безумное?

Представь себе, что это приключение. Может быть, кто-то, ищущий определенного знания, вынужден пойти опасным путем, рискуя нанести себе смертельный вред. Но это — способ узнать тайну, понимаешь? Я не говорю, что никто не споткнулся на этом пути. Но если у тебя есть невидимый другим компас, все идут в одну сторону, и только ты — своей дорогой, кто скажет, что они — не лемминги и что твой путь неправилен? Остальные идут к концу света, падают с обрыва, но не подозревают об этом. Нужно смотреть на них по-другому… может быть, как на стаю птиц, которая летит не в том направлении.

Это путь по лезвию бритвы. Мы с тобой прошли его и с ужасом поняли, что почти не порезались. Полученный опыт настолько же невероятен, как… Пройти сквозь это — как обрести веру.