Олекса и Золтан быстро, словно стараясь обогнать друг друга, шли вдоль состава.

Один - высокий, широкоплечий, плотный, русоволосый, с опущенными ресницами, с застенчивым выражением очень юного и очень красивого лица. Другой - высокий, сутулый, верткий, скрывающий свою худобу огромными ватными плечами безукоризненно сделанной форменной тужурки, с приглаженными, напомаженными волосами, с модными усиками, с откровенно хвастливым выражением лица: «Смотрите, смотрите, с кем я иду… И вы знаете, что он собирается совершить? Чудо! А кто его организовал? Я, Золтан Сабо. Да, представьте, я! Можете меня поздравить».

После осмотра поезда они вернулись к паровозу. Народу заметно прибавилось. Появился даже оркестр с новенькими белыми трубами. Над толпой развевался трехцветный национальный флаг и советский красный. На земле лежали велосипеды, брошенные так небрежно, словно они уже никогда не могли понадобиться их владельцам. В кузове грузовика стояли пионеры в темносиних с белой полоской шапочках, в белых рубашках с синими галстуками, узлы которых были перехвачены красными кольцами. В руках у каждого пионера - трехцветный флажок с изображением кирки. Мальчики и девочки подняли их над головами и дружно приветствовали Сокача:

- Элоре, пайташок!

Олекса по смыслу возгласа - «Вперед, друзья!» - и по его торжественному звучанию понял, что это боевой клич пионеров.

- Все в порядке? - подойдя к паровозу, спросил главный.

Десятки людей молча, глазами, беспокойным выражением лиц повторили этот вопрос.

Сокач кивнул головой и поднялся на паровоз.

- Что делается, что делается! - взволнованно пробормотал Иванчук. - Как в нас верят! Да если мы на вытянем такую махину на подъем и растянемся, так это же будет позор на весь мир.

Сокач посмотрел на кочегара, потом на манометр, на водомерное стекло. Воды и пара в котле было достаточно. В топке бушевало белое пламя. Воздушный насос работал нормально.

Гул на путях затихал. Праздничная толпа придвинулась к паровозу. Сотни людей ждали, как «ЭР 777-13» тронет с места такой необыкновенно длинный к тяжелый поезд, как поведет его на подъем, к мосту через Тиссу.

Автоматчик выдал справку о тормозах. Начальник станции собственноручно вручил путевую телеграмму из Явора. Главный дал свисток.

Над толпой затрепетали платки, кепки, шляпы, трехцветные флажки. Духовой оркестр грянул марш. Послышалась дробь пионерских барабанов. Юные голоса закричали: «Элоре, пайташок!» И все это было вдруг заглушено гудком паровоза. Что это был за гудок! Мощный и нежный. Протяжный и в то же время резкий, как вспышка молнии. Ликующий и властно зовущий.

- Ишь, как запела наша «Галочка»! - проговорил Иванчук. - Гимн, а не гудок.

- Гудок как гудок, - проворчал Сокач.

Сжав зубы так, что скулы окаменели; он отпустил реверс вперед на все зубья и осторожно открыл регулятор на малый клапан. Состав тронулся легко, плавно. Длинная линия автоматического сцепления растягивалась равномерно, почти без всякого грохота.

Сокач внимательно следил за выхлопами в трубу. Они были редкими, напряженными, полнозвучными. В них, в этих - выхлопах, чувствовалась уверенная сила паровых машин, действующих в строгом соответствии с возможностями ходовой части и рельсового пути.

Выхлопы в трубу стали чаще, менее напряженными, почти свободными.

И только теперь Олекса перевел дыхание, вытер мокрый лоб, выглянул в окно.

С земли донеслось певучее, тонкоголосое:

- Элоре, пайташок!

Поезд пошел мимо пионеров, мимо брошенных велосипедов.

Вырвавшись на простор, Сокач открыл регулятор на большой клапан, а реверс подтянул до четвертого зуба.

Локомотив теперь шел на самом экономичном ходу: с минимальным расходом пара и топлива. Несмотря на это, скорость не снижалась.

Все ближе и ближе Карпатские горы. Скорость нарастала. Пятьдесят, пятьдесят пять, шестьдесят километров… Телеграфные столбы мелькали один за другим. Хлебные поля сливались в сплошной зеленый массив.

На той стороне пограничного моста, на правом берегу Тиссы, Олекса по знаку пограничников остановил поезд. Из рощицы, зеленеющей у основания железнодорожной насыпи, вышла группа военных и штатских. Среди них Олекса узнал майора Зубавина и своего друга лейтенанта Гойду.

Олекса спустился с паровоза на землю.

- Ну, как? - с тревогой спросил Зубавин.

- Поручение выполнено, товарищ майор. Посылка на дне тендера, под водой. - Олекса не мог сдержать гордую, радостную улыбку.

- Спасибо, товарищ Сокач! - Зубавин крепко пожал руку разведчику-добровольцу.

Василь Гойда между тем молча, деловито расстегнул ворот рубашки, снял пиджак, расшнуровал ботинки. Оставшись в одних трусах, он спросил, обращаясь к

Зубавину:

- Разрешите нырнуть, товарищ майор?

- Ныряйте. Да осторожнее.

Гойда полез на тендер, полный угля и воды. Опустив ноги в люк и держась руками за его железную крышку, он медленно, с силой втягивая в легкие воздух, стал погружаться в темную холодную воду. Когда вода дошла ему до подбородка, он разжал руки и нырнул. На стальном днище тендера он скоро нащупал упругий резиновый, должно быть герметически закрытый ящик небольшого размера. Ориентируясь на светлое пятно люка, он благополучно поднялся на поверхность, держа «посылку» над головой. Пять или шесть пар рук подхватили ее.

Через пять минут Олекса получил разрешение следовать дальше, в Явор.

Хорошо было мчаться на юг, от подножия прохладных гор, с севера на юг, - к Тиссе, к жаркой равнине… Шире и шире, все приманчивее была весенняя земля, все прозрачнее воздух. Стоило подняться еще чуть-чуть выше, хотя бы туда, где пел жаворонок, и сразу бы ты увидел далеко на западе Будапешт, а на юге Сегед и Балканские горы, а еще левее - Трансильванские Альпы.

Хорошо мчаться и теперь, с юга на север, от равнины к подножию Карпат, навстречу белоснежным вершинам гор… Прохладнее становится воздух. Вырастают холмы, рощи. Новые и новые горы поднимаются на горизонте. Звонче поют колеса на стыках рельсов. Небо, такое недоступное там, на равнине, теперь все ближе и ближе к земле, небо Закарпатья, небо Родины.

Ровно в тринадцать часов поезд № 733 прошел под пограничной аркой станции Явор.

Медленно, как океанский теплоход, проплыл дворец вокзала, отделанный гранитом и мрамором, с бемскими стеклами в дубовых дверях и окнах.

Поезд шел тише и тише. Не доходя метра три до контрольного столбика, он остановился.

- Эй, механик, где ты там? - донесся снизу, с земли знакомый голос.

Олекса выглянул в окно. У паровоза стоял бритоголовый, с красным и мокрым лицом инженер Мазепа.

- Как у тебя с углем? - тяжело дыша и ласково трогая свою лысину, спросил он. - Еще на рейс хватит?

- Если в Венгрию или в Чехословакию поеду, то хватит туда и обратно.

- А воды?

- Немного надо добавить, кубиков пять.

- Топка не зашлакована?

- Почистим, пока воду будем брать.

- Больше я ничего не спрашиваю. А буксы и подшипники и весь паровоз, конечно, в идеальном порядке?.

- Вроде бы так, - скромно ответил Сокач.

- Вот и хорошо. Поведешь пражский поезд с делегатами Всемирного конгресса сторонников мира.

На главном пути станции Явор уложено четыре рельсовых пути: два узкоколейных - для заграничных поездов и два ширококолейных - для советских. Сюда и были поданы вагоны пражского экспресса, расцвеченные национальными флагами СССР, Китая, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Польши и других стран.

Олекса поставил «Галочку» во главе поезда задолго до отправления. Стоя у окна, он не сводил глаз с дубовой двери досмотрового зала, откуда должны были выходить на посадку делегаты Всемирного конгресса сторонников мира.

Первыми показались китайцы в своих синих куртках и черных мягких туфлях. Их было, как подсчитал Олекса, сорок четыре человека. Два рослых, широкоплечих юноши несли огромное алое полотнище с белыми иероглифами. Олекса, конечно, не знал китайского языка, но он без труда догадался, что было начертано на китайском знамени. Мир и дружба! Долой войну! Да здравствует победа свободолюбивых народов!.. То есть то, что написано на знамени каждой делегации.