Марта Стефановна не обиделась на то, что сын не оценил по достоинству ее кулинарных и гастрономических стараний, ее щедрых расходов. Наоборот, она поспешно и виновато пробормотала: «Сейчас, сейчас, Андрюша, мы все сделаем с Марией», - и скрылась в кухне. Вернулась с вареным холодным картофелем, селедкой и белоголовой бутылочкой.
Пока Андрей пил и ел, Марта Стефановна и ее помощница с умилением смотрели на «королевича» и «красавца». Сменяя друг друга, они рассказывали ему про все местные новости, о рыночных ценах на вино и фрукты, о том, какие редкие, дефицитные товары продавались за это время в универмаге и в комиссионке, что удалось купить и перепродать, что отложить в запас. Немало приобретений досталось на долю Андрея: китайские рубашки с вечными крахмальными воротниками, кожаная фиолетовая куртка на молнии, модные полуботинки на толстой каучуковой подошве, чешский и венгерский галстуки, шведские лезвия, болгарские сигареты, красивые носовые платки…
Андрей принял подарки как должное. Он давно приучил мать к тому, чтобы она свою любовь к сыну беспрестанно подкрепляла вещественно и денежно. Он бы удивился и обиделся, если бы она перестала это делать. Он считал закономерным, что черная Мария работала на мать, а мать - на него.
Пересмотрев и примерив обновки (расцветки китайских рубашек ему не понравились, куртка показалась великоватой, полуботинки тяжелыми и слишком тупоносыми, а галстуки недостаточно яркими), он побрился, надел новую куртку, пригладил щеткой свои длинные волосы, собранные в пучок на затылке, надушился «Белой сиренью» и объявил, что отправляется в город, в гости к Олексе Сокачу.
- Отдохнул бы, Андрюша. Завтра пойдешь по гостям, - робко посоветовала Марта Стефановна.
- Мама, зря беспокоишься. Я неутомимый.
Он накинул поверх куртки плащ, закурил сигарету и небрежно сказал, щелкнув пальцами:
- Мама, подкинь что-нибудь.
Марта Стефановна вздохнула, потянулась к сумке:
- Сколько?
- Сколько не жалко.
- А все-таки? На сигареты и спички?
- Ну, ты же сама понимаешь, что я сегодня должен угостить Олексу Сокача. И так угостить, чтобы он всю жизнь вспоминал и благодарил.
- Позвал бы его сюда и угостил.
Мать поспешно раскрыла сумку и, шурша новенькими бумажками, вытащила две сотни, положила их на стол.
Андрей перебросил сигарету из левого угла рта в правый, сердито пыхнув дымом, прищурился, протянул матери руку.
- Позолоти еще, родная, бог не забудет твоей щедрости, - подделываясь под цыганку-гадальщицу, проговорил он.
Марта Стефановна улыбнулась. Ну как можно не любоваться таким остроумным, обворожительным сыном, как можно отказать ему в чем-нибудь!
Достав из сумки еще две новенькие бумажки, она умоляющими глазами посмотрела на сына, улыбнулась:
- Только ты никому про это не говори, Андрюша. Самое главное - дяде Любомиру не проболтайся. Ты пойдя к нему, скажи, что мать не дала денег на угощение Олексы Сокача. Он пожалеет тебя, подкинет, сколько надо.
Андрей недобрым взглядом смерил мать с ног до головы:
- Он твой казначей или как? Почему ты его боишься? Почему жалеешь для меня денег, а он нет? Восемь переводов от него получил, а от тебя ни одного.
- Андрюша, так это же… - Марта Стефановна остановилась, представив себе, как рассвирепеет ее хозяин, узнав, что она выдала тайну с переводами.
- Ну, отвечай, почему стала такой жадной?
- Я не жадная, Андрюша, я…
«Сказать ему или - не сказать правду? Если скажу, что он сделает? Побьет? Побежит в милицию или на Киевскую? Нет, не скажу. Он ничего не узнает от меня».
- Андрюша, у меня нет больше денег. Нас обокрали. Все пропало. - Она закрыла лицо платком, заплакала.
- Так я тебе и поверил! - беспечно засмеялся Андрей. - Имей в виду, мама, тебе придется заплатить мои львовские долги. До свидания!
Надушенный, с сигаретой, прилипшей к верхней губе, в ярких, еще не разношенных полуботинках, тщательно причесанный, заложив руки в косые карманы куртки, похрустывая новенькими сотенными бумажками, таящими в себе столько удовольствий, Андрей вышел из дому и направился на Гвардейскую улицу, где жил его чудесный денежный покровитель. Дядя Любомир был уже дома. Он расположился посреди большой, заставленной книжными полками комнаты, гонял ногой скрипучий привод токарного станка и вытачивал из березы каких-то большеголовых пузатых идолов. Его волосы были покрыты стареньким беретом. На кончике длинного носа блестели выпуклые, в золотой оправе очки. За тяжелым мясистым ухом торчал толстый плотницкий карандаш, а в зубах - холодная трубка. Длинный кожаный фартук закрывал мастера по дереву от шеи до колен. В комнате вкусно пахло сухой березой. Низкие лучи солнца, уходящего на запад, в сторону границы, золотили вороха стружки, лежавшей на полу.
- А, это ты! - обрадовался хозяин, вскинув очки на лоб. - Раздевайся, садись!
- Я ненадолго, дядя Любомир, - напуская на себя печаль, проговорил Андрей. - С матерью поругался. Жила, скупердяйка, денег не дала! Угостить надо Олексу Сокача, а в моем кармане кот наплакал.
- Понятно. - Крыж открыл один из книжных шкафов, достал толстый, в темносинем переплете том «Большой советской энциклопедии». Между его страницами лежали новенькие, без единой морщинки и пятнышка, только отпечатанные, сторублевки.
- Бери сколько надо! - великодушно сказал Крыж.
Андрей потянулся к деньгам, хотел отделить от пачки листка два-три, но гибкие скользкие бумажки не давались в руки. Андрей послюнявил пальцы и, торопясь, загибая углы сторублевок, взял полтысячи.
- Не мало? - усмехнулся Крыж.
Андрей пожал плечами и, скрывая смущение (в ту пору он еще был способен на это), с напускной развязностью сказал:
- Могу добавку прихватить, если вы такой щедрый, - Он взял еще триста рублей. - Спасибо, дядя Любомир!
- Спасибом, брат, не отделаешься. Пиши расписку: «Я, Андрей Лысак, сего числа сего года получил от «Креста» за оказанную ему услугу столько-то денег».
- От «Креста»?
Андрей, заискивающе улыбаясь, смотрел на щедрого дядюшку, пытаясь, понять, всерьез он говорит или шутит. Нет, хозяин шутил: на его тонких губах озорная усмешка.
Крыж подвинул старенькое, с вытертой кожей, кресло к столярному верстаку.
- Садись и пиши.
Андрей писал с легким сердцем, в полной уверенности, что эта странная расписка - безобидная шутка дяди Любомира и что бумажка будет разорвана, сожжена или выброшена.
- А какую услугу я оказал «Кресту»? - смеясь, спросил он.
- Пожелал ему здоровья, когда он чихнул.
- А кто он, этот «Крест»?
- Я.
- Вы?
- Да. Так называли меня в детстве мои маленькие друзья сербы. Крыж по-сербски - крест… Ну вот, теперь все в порядке. До свидания. Угощай и угощайся на здоровье!
Когда Лысак вышел, Джон Файн сейчас же покинул свой тайник. Он злобно хмурился, исподлобья глядя на Крыжа:
- Что за комедию вы разыграли с этим пижоном? Кто это?
- Сын «Венеры», моей помощницы, о которой я вам уже говорил. Кандидат в агенты. Подготавливаю к вербовке.
- А!.. - смягчился «Черногорец». - Созрел?
- Да, вполне.
- Смотрите, Любомир, не опростоволосьтесь. Вербовка - дело тонкое, опасное. Что он собой представляет?
- Лодырь. Враль. Любит прожигать деньги, чужие главным образом. До сих пор не заработал ни одного рубля. Пьет. Гуляет. Франтит. Эксплуатирует свою мамашу. Способен. В общем, как раз то, что нам нужно.
- Вы уверены, что именно «то»?
- Абсолютно.
- Ошибаетесь. В нашем деле… Впрочем, об этом мы потом поговорим. Почему же этот «эксплуататор», - Файн усмехнулся, - решил стать рабочим человеком, паровозником?
- Ничего сверхъестественного в этом нет. Парень надел спецовку с дальним прицелом: в надежде поменять ее на генеральский мундир. Ему помог в этом Головин, старый паровозный машинист, Герой Социалистического Труда, депутат Яворского городского Совета. Я в курсе дела. Рассказать? Или вам это неинтересно?
