— Переходим ко второму пункту повестки! — глухим каким-то голосом объявил Мамутов. Откашлялся. — Слово руководителю группы народного контроля, Султану Худайбергенову.

Жаналыкцы давно уже не слыхивали ничего подобного. Народный контроль, конечно, существовал, его даже регулярно выбирали, но голоса он не подавал. Иногда появлялся, правда, на каком-нибудь полевом стане листок, сообщавший о забытом в хлопковых рядах фартуке или уснувшем у склада стороже. Сигналы никого особенно не тревожили, и никто не связывал их с работой народных контролеров. Поэтому сейчас на поднявшегося со стула Султана Худайбергенова люди смотрели недоуменно: неужто он и впрямь важная персона и должен выступать с трибуны, докладывать, обличать? И потом странным казался им Султан: такой же высокий, как отец его, старый Худайберген, такой же худой и молчаливый. Он работал весной и летом на тракторе, осенью — на хлопкоуборочной машине. Как работал? Да обыкновенно. Во всяком случае, никаких особых поощрений, кажись, не получал. Может, Сержанов когда и хвалил его и даже хлопал по плечу в добрую минуту, но жаналыкцы этого не помнили.

Султан Худайбергенов, поднявшись со стула, не сразу заговорил. Постоял некоторое время ни на кого не глядя, пощупал пальцами мочку уха и, будто убедившись, что она на месте, приступил наконец к делу. Тоже не торопясь.

— Жалоба есть, — сказал он. — Нет, две жалобы. А если по правде, то три, потому что я тоже собирался пожаловаться. Пашут-пашут трактористы, а денег не получают. То есть получают, но не столько, сколько напахали. Горючее перерасходовали и время перерасходовали, а учетчик ставит плановые гектары. Я спросил бухгалтера, как же так?.. А он отвечает: не могли вы вспахать больше, чем указано в карте. Я ему говорю: больше пахали. А он: сколько вы там напахали, не знаю, но больше, чем есть земли у совхоза, запахать не могли. Пусть, говорит, учетчик укажет, что поле перепахали дважды, тогда заплатим как за повторную пахоту. Легко сказать: дважды, для этого нужен акт, подписанный бригадиром и агрономом. И причины нужно указать. Зазря ведь не перепахивают… На культивации та же история. Правда, тут нам накидывают за дополнительную обработку.

Смолк Султан Худайбергенов и опять принялся щупать мочку уха.

— Ну и что? — спросил Калбай.

— Да ничего, — ответил Худайбергенов. — Жалуются механизаторы. Вот и все…

— Что скажет наш уважаемый бухгалтер? — обратился к сидящему у стола круглолицему и вообще круглому человеку Мамутов.

— А что я скажу? А то и скажу, что мы действительно не можем оплачивать работу, не предусмотренную плановыми показателями. Если в конторе шестнадцать окон, а стекольщик говорит, что застеклил двадцать, то никак нельзя оформить наряд. В плане дома — шестнадцать. План — документ.

— А может, двадцать все же? — бросил реплику Даулетов.

— Не понял вас? — бухгалтер снял очки, тоже кругленькие.

— Я говорю, может, надо поверить стекольщику, пересчитать еще раз окна?

— Зачем же считать, когда они сосчитаны проектировщиком?

— Жаксылык Даулетович не окна имел в виду, — вмешался Мамутов.

— Если не окна, тогда другое дело, — успокоился бухгалтер и водворил очки на прежнее место.

— Какие же выводы? — Мамутов стал нацеливать Худайбергенова на главное.

Султан все еще стоял, ожидая, видимо, новых вопросов.

— Какие? Пусть платят людям за фактическую выработку. Не в конторе надо считать гектары, а в поле.

— А ты сам не пробовал считать?

— Пробовал.

— И что же?

— У меня получается больше, чем у бухгалтера. И горючее тянет на полторы нормы. Как ни экономишь, все перерасход.

— Давайте, товарищи, разберемся в этом деле! — обратился к жаналыкцам Мамутов.

— А что тут разбираться? — откликнулся главный агроном. — Надо дать указание бухгалтерии рассчитывать механизаторов по фактической выработке… И все!

— Не все! — опустил очки и глянул поверх стекол бухгалтер. — Далеко не все. Выработка должна соответствовать плановой площади, в противном случае любой перерасход в оплате ляжет на бухгалтера. Ему сделают начет. Я не хочу платить из собственного кармана. И никто не захочет…

— Слушай, Султан! — вмешался Сержанов. — Ты хоть постыдился бы. Тебя что — обижали когда? Недобрал весной — доберешь осенью. Бесплатно у нас никто не работал. Всегда изыскивали средства.

Пока нерасторопный на слова Худайбергенов подыскивал ответ, с одного из последних рядов вскочил приземистый широкогрудый человек. Под выпуклым упрямым лбом толстые нахмуренные брови, черная щетина пробивалась по бритой голове, по щекам, подбородку, шее, закрывала лицо почти до самых глаз — видать, все в этом человеке было настырным, жестким и упрямым, даже волосы.

— А не надо нам ничего изыскивать! — крикнул он. — Ишь благодетели нашлись! Изыскивают они, видите ли! Вы сперва дайте мне мое. И не потом, а сейчас, когда заработал.

— А если «твое» меньше окажется? — спросил Завмаг, спросил с этаким почти отеческим ласковым укором.

— Как же, меньше! — взъярился щетинистый человек. — Ты мне, что ли, приплачиваешь? От себя отрываешь?

Зал грохнул. Все знали, что из Завмага легче душу вытрясти, чем копейку. У него как в копилке: туда монетка сама валится, обратно — ни в какую.

— Правильно, очень правильно говорил… — Даулетов сделал паузу, поскольку не знал имени выступавшего человека.

— Мирзабаев, — подсказал парторг, — Орыбек Мирзабаев. Механизатор.

— …говорил товарищ Мирзабаев. Нельзя людям за правое дело платить левыми деньгами. За труд вознаграждать, как за шабашку, халтурку, как за аферу, за махинацию какую-то, — нельзя. А то, глядишь, они и на работе начнут шабашить и прихалтуривать. Какой же выход? — он повернулся к бухгалтеру.

— Дать нам новый план, чтоб соответствовал выработке механизаторов. Столько-то га закреплено за бригадой, и столько-то рублей положено заплатить за обработку. Мы их выплатим, если, конечно, механизатор эти га обработает, а не будет гонять машину по степи или пахать частные огороды…

— Какая степь? Какие огороды? — насупился Худайбергенов. — Мы за пределы бригадных земель трактора не выводим!

— Верно, однако машина была на ходу и горючее перерасходовано.

— Заколдованный круг, — покачал головой Мамутов. — Надо как-то выйти из него. Какие будут предложения?

— Я же сказал: дать указание рассчитывать механизаторов по фактической выработке.

— Не выйдет! — заартачился бухгалтер. — Не выйдет!

— Выйти, однако, должно, — сказал Даулетов. — И способ один: произвести новый обмер площади, посевов. Видимо, вначале была допущена ошибка, пришло время ее исправить. Иначе заколдованный круг станет для нас петлей, а в петле, сами знаете, долго не протянешь. Задушит…

Даулетов еще не успел и рта закрыть, фразу договорить не успел, как встрял Завмаг.

— Хорошо сказал наш новый директор, — запел он нежно и вкрадчиво. — Ошибки надо исправлять. Конечно, все, что не так сделано, мешает нашей жизни. Жмут туфли — ходить нельзя, узок пиджак — носить нельзя… Но жмут ли нас границы угодий, узка ли карта посевная? Нет, не жмут, не узка карта. Значит, нет ошибки. А мы все-таки ищем ее. Хотим назвать того, кто будто бы ее совершил. И, назвав, наказать, опозорить перед всеми… Отчего же такое желание найти виновного? Да потому, что не верим мы людям, не верим коллективу, в котором живем и которым руководим. Обидно слышать людям, что они не заслуживают доверия. Обмеряя снова поля с тайным умыслом обнаружить обман, мы тем самым плюем в души людей. Страшно это.

Тихо, с печалью в голосе произнес все Завмаг. И печаль была вроде неподдельной.

— Эх, эх, дела… — в тон Завмагу добавил скорбно Далбай. — Дождались…

Встал Сержанов. Встал, не дожидаясь, пока закончит Далбай. Встал, не прося слова, более того, всем видом показывая, что теперь берет он собрание в свои руки и твердо намерен покончить с этой говорильней.

— Один говорит: «Ошибка вышла, давайте исправлять».