Но ее ждало разочарование.

— Давайте пройдемся по событиям еще раз, — небрежно предложил Джерачи. — Итак, вы находились вне офиса…

— Верно. Я отправился в отделение лежачих больных в 11:30. В регистратуре осталась Бет Мэлоун. Вон та дверь — единственный путь, каким можно попасть в комнату, где хранятся дела наших жильцов и находится сейф. Бет утверждает, что она за это время ни разу не оставила свой пост. А она человек надежный. Работает у нас уже восемнадцать лет.

Миссис Мэлоун, которая таким образом становилась главной подозреваемой и была достаточно сообразительной, чтобы это понимать, рыдала в соседней комнате в ожидании допроса. Женщина-полицейский с видом, выражающим полную покорность судьбе, подавала ей бумажные салфетки. Но Тара с первого же взгляда поняла, что Джерачи ни секунды не сомневался в невиновности Мэлоун. Эта средних лет дама из породы добросовестных, всегда-готовых-помочь филантропов, к взлому сейфов была склонна не более, чем к занятиям алхимией. Но вполне возможно, что она все же покинула свой пост по какой-то причине, в которой ей неудобно признаваться, а вор воспользовался этим и проник в помещение без окон, находящееся за регистратурой. Тара развлекалась, мысленно представляя, как миссис Мэлоун крадется на свидание с любовником в кладовку для хранения постельного белья. Она невольно улыбнулась.

— Какая-то идея появилась, детектив Вашингтон? — услышала она голос Джерачи.

Черт, он ничего не упускает! И теперь ей надо срочно что-то выдать. Лучшее, что Тара смогла сделать, это задать вопрос:

— Это ожерелье принадлежит балерине Анне Черновой?

— Да, — согласился Колдуэлл, — прелестная штучка, не правда ли?

По мнению Тары, ничего особенного. Однако Джерачи посмотрел на нее внимательно, и Тара поняла: он не знал, что всемирно известная балерина доживает свои дни в Св. Себастьяне. Балет не входил в круг его интересов. Впервые оказалось, что она знает что-то, чего не знает он. Это придало ей храбрости. Мысленно поблагодарив эксцентричную бабушку, которая несколько раз в год вытаскивала ее на представления в Линкольн-центре, Тара продолжила:

— Нет ли среди ваших жильцов кого-то, кто проявлял бы особую заинтересованность в Анне Черновой? Какой-нибудь балетоман… — она надеялась, что правильно произнесла это слово, — или близкий друг?

Но Колдуэлл перестал слушать уже на слове «жильцов». Он напряженным голосом произнес:

— Никто из наших жильцов не совершал преступления, детектив. Св. Себастьян — это заведение с хорошей репутацией, и мы тщательно отфильтровываем наших потенциальных обитателей, чтобы…

— Могу я прямо сейчас поговорить с мисс Черновой? — перебил его Джерачи.

Колдуэлл, казалось, взволновался.

— С Анной? Но Бег Мэлоун ждет, когда… ну ладно, если так надо для протокола. Анна Чернова сейчас находится в лазарете со сломанной ногой. Я провожу вас наверх.

Тара надеялась, что Джерачи не оставит ее здесь проводить совершенно бессмысленный допрос миссис Мэлоун. Он этого и не сделал. У двери лазарета он сказал:

— Тара, беседовать с ней будешь ты.

Тара могла бы принять это заявление как оценку ее знаний из области балета, но дело в том, что такое происходило и раньше. Джерачи любил наблюдать, оказаться тихим слушателем, неизвестной величиной для допрашиваемого.

Пока Колдуэлл представлял их балерине и объяснял ситуацию, Тара старалась не смотреть на Анну Чернову. Анна была прекрасна. Да, конечно, она стара — лет, наверное, семьдесят, но Тара никогда не видела никого, кто бы так выглядел в столь почтенном возрасте. Прекрасный овал лица, высокие скулы, огромные зеленые глаза, седые волосы, аккуратно собранные наверху и скрепленные шпильками так, что спадали волнами, обрамляя бледную кожу. Лицо ее казалось не столько морщинистым, сколько смягченным временем. Узкие кисти рук с длинными пальцами покоились на покрывале, а худые плечи под белой рубашкой были осанисты. Только грубая шина на одной ноге нарушала впечатление изящества, отстраненности и глубочайшей печали, какую только доводилось видеть Таре. Это была печаль по всему на свете, подумала Тара в замешательстве, хотя и не могла бы объяснить, что она подразумевала под этим «всем на свете». Ну, только то, что шина на ноге является малой частью этого «всего».

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Анна.

— Спасибо. Как уже сказал мистер Колдуэлл, кто-то взломал сейф в офисе. На единственной открытой коробке обозначено ваше имя, а внутри находилась подвеска в виде золотого креста с бриллиантом. Она принадлежит вам, не так ли?

— Да.

— Это именно то ожерелье, которое вам передала Тамара Карсавина? Подарок Николая II?

— Да. — Анна посмотрела на Тару чуть с большим вниманием, но с той же отстраненностью.

— Мисс Чернова, знаете ли вы кого-нибудь, кто был бы очень заинтересован этим ожерельем? Какой-нибудь журналист, настойчиво задающий о нем вопросы непосредственно или по электронной почте? Или кто-нибудь из местных жильцов?

— У меня нет электронной почты, мисс Вашингтон. Следовало бы поправить: «детектив Вашингтон», но Тара ошибку проигнорировала.

— Так все же — хоть кто-нибудь?

— Нет. Таре показалось, что перед ответом балерина поколебалась едва

уловимое мгновение, но уверенности не было. Она продолжала задавать вопросы, хотя понимала, что это уже ничего не даст. Анна Чернова постепенно начинала проявлять признаки вежливого нетерпения. Почему Джерачи не останавливает свою помощницу? Ей нужно было продолжать «усыплять их бдительность», как он это называл, именно до того момента, когда он посчитает нужным вмешаться. Бессмысленные вопросы продолжались, пока Тара полностью не иссякла и уже ничего не могла придумать, и только тогда Джерачи произнес, как бы мимоходом:

— Вы знакомы с доктором Эрдманном, физиком?

— Мы встречались однажды, — ответила Анна.

— У вас не сложилось впечатление, что он питает к вам романтические чувства?

Впервые Анна выглядела изумленной.

— Думаю, единственное, что вызывает у доктора Эрдманна романтические чувства, это физика.

— Понятно. Спасибо зато, что уделили нам время, мисс Чернова. В холле Джерачи повернулся к Таре:

— Балет! Черт знает чем в наше время приходится заниматься полиции… Ты хорошо поработала, Вашингтон.

— Спасибо. Что теперь?

— А теперь надо найти жильца, питающего романтические чувства к Анне Черновой. Это не Эрдманн, но такой здесь непременно есть.

Значит, Анна действительно допустила секундное колебание, когда Тара расспрашивала ее о жильцах, питающих к ней особый интерес! Тара раздувалась от гордости, проходя холлом вслед за Джерачи. А он, не оборачиваясь и не глядя на нее, бросил:

— Только не слишком заносись.

— Никогда, — ответила она деловито и сухо.

— Это хорошо… Коп, интересующийся балетом! Иисусе!

Корабль проявлял беспокойство. Через множество кубических световых лет от него, между звездами, само пространство-время искривлялось опасным образом. Новое существо набирало силы, а он все еще был слишком далеко от него!

То, что происходило, не должно было случиться таким образом Если бы корабль уловил появление новой сущности несколько раньше, все произошло бы правильно, в строгом соответствии с законами эволюции

Все во Вселенной взаимосвязано: звезды, галактики разум Если бы корабль раньше осознал, что в таком вот галактическом захолустье имеется потенциал для рождения нового существа то он давно был бы на месте, чтобы направлять, формировать, облегчить переход. Но он этого не понял, поскольку не было никаких признаков.

А теперь уже шли события. Образы, пока туманные и односторонние, достигали корабля. Но что более важно и опасно, от них исходила энергия, с которой нарождающаяся сущность не знала, как справиться, как правильно ее употребить. Быстрее, корабль должен двигаться быстрее…

Но он не мог этого сделать без того, чтобы не нанести пространству-времени непоправимый ущерб. Пространство-время можно реконфигурировать не чаще и не больше определенного предела А пока…